По ту сторону добра

Перевод с украинского автора

Роман

Утро родилось чистое, словно умытое. Еще до солнца всюду была разлита ослепительная голубизна. Минули уже июнь и июль — с дневной духотой и ночными грозами. Их сменили сухие безоблачные августовские дни, когда, казалось, не только небо, но и земля излучала зной.

Едва выглянув, солнце враз обежало Левобережье, его белые высотные дома, заводские трубы, заскользило по спокойному утреннему Днепру, уткнулось в кудрявый, изумрудно-золотой правый берег и пронзило его лучами, обожгло купола Выдубецкого монастыря и Лавры, охватило пламенем окна гостиницы «Киев».

Пришел новый день.

Радости и печали.

В котором прощались с жизнью и рождали жизнь.

День побед и потерь, человеческих трагедий и неотвратимой расплаты…

Вспыхнуло солнце и на пригородных дачах — Русановских садах, и на новом красивом здании райотдела милиции на Левобережье.

Подполковник Коваль, налюбовавшись солнечным буйством, поднял глаза на молодого инспектора уголовного розыска Струця, который терпеливо ожидал, пока на него обратят внимание. Посмотрел так, словно впервые видел его.

Впрочем, терпение лейтенанта было внешним. В душе Струць считал, что «старшие товарищи», которые приезжают набегом из управления, не столько помогают сотрудникам райотдела, сколько связывают их действия, зато в своих рапортах приписывают себе успехи рядовых исполнителей. С подполковником Ковалем Струцю, правда, не приходилось работать — был недавно переведен в Киев с юга республики и о Ковале ничего не слышал. Поэтому и докладывал вяло, словно бы с ленцой.

Дмитрий Иванович тоже вроде бы не торопился. Переспросил:

— Когда, говорите, Залищука похоронили?

— Четыре дня тому назад, — повторил лейтенант.

— И почему возбудили дело?

— Так разговоры пошли, товарищ подполковник. Что отравил сосед Крапивцев. Залищук на него писал, разоблачал, открыто спекулянтом называл… Одним словом — критиковал… А когда такой слух пошел…

— Значит, отомстил за критику?

— Да, товарищ подполковник, — разрешил себе улыбнуться инспектор. — Исключительно жадный человек — не дай бог, если кто мешал ему делать деньги… Жена Залищука сказала, что часа за два до смерти муж выпивал у Крапивцева на его даче.

— Не понимаю, — поднялся Коваль и зашагал по кабинету. — Говорите, враждовал — и вдруг: вместе выпивал?

— Пьянчужки. То ссорятся, то мирятся, — махнул рукой лейтенант.

— Крапивцев тоже пьянчужка?

— Не думаю. Но Залищука всегда угощал. Не иначе — заискивал перед ним, чтобы не цеплялся.

Подполковник взял со стола заключение судмедэкспертизы.

Целая вечность пронеслась, пока он держал перед глазами этот листок, сотни лиц промелькнули перед ним, десятки историй вспомнились, чем-то схожих и не схожих с трагедией в Русановских садах.

Лейтенант Струць стоял среди кабинета.

— Да вы садитесь, Виктор Кириллович, — разрешил Коваль, не отрываясь от бумаг. — Будем вести это дело вместе. Можете называть меня Дмитрием Ивановичем, — добавил он, считая, что такое уравнение в правах лишь поможет их творческому сотрудничеству.

Молодой лейтенант послушно опустился на стул.

А подполковник с бумагами в руках снова принялся ходить по просторному кабинету начальника уголовного розыска, которого на время отпуска замещал Струць. Остановившись около лейтенанта, подполковник оторвался от бумаг:

— Тут, как говорится, деваться некуда: отравление. И желудок пострадал, и в крови яд… Как же это врач дал разрешение на погребение?

— Пришел к выводу, что перепил этот Залищук. — Струць хотел было подняться, но Коваль жестом разрешил сидеть. — Любил выпить, бедняга. А сердце слабое, вот эксперт и ошибся. Все за счет больного сердца списал.

— При таких отравлениях сердце страдает меньше, чем другие органы, — заметил подполковник. — Вот если мышьяк, он действительно, кроме всего прочего, приводит к упадку сердечной деятельности. Но тут никакого мышьяка не найдено… Удивляет, что эксперты не дают ответа на вопрос, что это за яд, — продолжал размышлять Коваль. — Пишут, что с широким спектром действия, влияет на нервную систему, на сосуды. «В организме обнаружен дигиталис, валерьянка…» — читал дальше Коваль вслух. — Но все это лекарства, какие принимал погибший. — Коваль задумчиво постучал пальцами по столу. — Эксперты говорят о сердечных гликозидах, но возникает вопрос: а почему тогда у Залищука так разъедена слизистая желудка? Очевидно, яд действовал на желудок в первую очередь… И никакого ответа…

— Да. О язве желудка эксперт ничего не говорит.

— Чертова загадка!.. В начале расследования все окутано тайной, все загадочно: и каждый подозреваемый человек, и каждая вещь, и все события, которые хотя бы чуточку связаны с преступлением. Какой-то философ сказал, что движущей силой прогресса является любопытство. Но любознательность имеет очень широкий диапазон: от научных открытий до подглядывания в замочную скважину. Любознательность оперативника и следователя особенная: она обостренна и выборочна, эти люди умеют всматриваться в то, что является существенным, и отбрасывать лишнее. По обе стороны ее всегда две сестры: с одной — наука и опыт, с другой — интуиция…

Лейтенант Струць смотрел на Коваля снизу вверх. Почему этот седоватый человек ломится в открытые двери и задает ему вопросы, на которые уже искали ответы на оперативном совещании у начальника райотдела?

Вдруг заметил, что подполковник словно бы изучает его.

Родинка над верхнею губою лейтенанта чуть вздрогнула. Ох уж эта родинка! И чего только подполковник уставился на нее своим острым пронзительным взглядом!..

Инспектор Струць иногда старался напустить на себя строгость. Прятал таким образом неловкость, когда чувствовал, что внимание собеседника привлекла родинка. Он ненавидел этот кругленький коричневый пупырышек, который столь мило примостился над его верхней губой. Товарищи по службе дразнили лейтенанта за это «девицей-красавицей», и если бы не предупреждение врачей, что трогать родинку опасно, давно бы сорвал или срезал ее.

Казалось, что и подполковник, присматриваясь сейчас к своему помощнику, любуется этой родинкой. На самом деле Дмитрий Иванович думал вовсе не о ней. Прикидывал, окажется ли Струць творческим человеком. Коваль не любил офицеров, ограничивающихся лишь исполнением конкретного задания, хотя это могли быть и старательные, исполнительные работники. Ему нужны были такие помощники, с которыми он мог бы поделиться и своим сомнениями, люди, которые имеют свое собственное мнение, а не ограничиваются выводами «старшего товарища».