По ту сторону горизонта
Шрифт:
Некоторое время спустя он оказался последним посетителем маленького бара. Коллекция пустых рюмок возле его локтя выглядела впечатляюще.
— Герберт, — обратился он наконец к бармену, — почему вы держите эту забегаловку?
Владелец заведения перестал протирать стойку.
— Чтобы делать деньги.
— Хороший ответ, Герберт. Деньги и дети — какие еще могут быть цели в жизни? У меня слишком много одних и совсем нет других. Наливайте, Герберт. И давайте выпьем за ваших детей.
Герберт поставил на стойку две рюмки, но покачал головой.
— Лучше за что-нибудь другое. Детей у меня нет.
— Извините за бестактность. Тогда выпьем за детей, которых
Герберт наполнил рюмки — из двух разных бутылок.
— Что это вы там пьете? Дайте попробовать!
— Вам не понравится.
— Почему?
— Признаться, это просто подкрашенная вода.
— Вы пьете это под тост? Почему, Герберт?
— Вам не понять. Мои почки…
Гамильтон с удивлением уставился на бармена. Тот выглядел вполне здоровым.
— Вы и не догадались бы, верно? Да, я дикорожденный. Но у меня собственные волосы. И собственные зубы — в основном. Держу себя в форме. Не хуже любого. — Он выплеснул жидкость из своей рюмки и вновь наполнил ее — из той бутылки, откуда наливал Гамильтону. — Ладно! Один раз не повредит, — он поднял рюмку. — Долгой жизни!
— И детей, — механически добавил Гамильтон. Они выпили. Герберт вновь наполнил рюмки.
— Взять вот детей, — начал он, — каждый хочет, чтобы у его детей жизнь складывалась лучше, чем у него самого. Я женат вот уже четверть века. Мы с женой принадлежим к Первой Правде и не одобряем этих нынешних порядков. Но дети… Это мы решили уже давно. «Марта, — сказал я ей, — неважно, что подумают братья. Главное, — чтобы наши дети были такими же, как все здоровые люди». Она подумала, подумала — и согласилась. И тогда мы пошли в Совет евгеники…
Гамильтон тщетно пытался остановить эти излияния.
— Надо сказать, они были очень вежливы и любезны. Сначала они предложили нам хорошенько подумать. «Если вы прибегнете к генетическому отбору, — сказали они, — ваши дети не получат пособия дикорожденных». Как будто мы сами этого не знали. Да разве в деньгах дело? Нам хотелось, чтобы дети выросли красивыми, здоровыми и были умнее, чем мы. Мы стали настаивать, и тогда они составили на каждого из нас карту хромосом. Прошло недели две или три, пока они нас снова пригласили. «Ну, док, — спросил я, едва мы вошли, — что скажете? Что нам лучше выбрать?» «А вы уверены, что хотите это сделать? — говорит он. — Оба вы — хорошие и здоровые люди, и государство нуждается в таких, как вы. Если вы откажетесь от своей затеи, я готов дать рекомендацию, чтобы вам увеличили пособие». «Нет, — сказал я, — я свои права знаю. Любой гражданин, даже дикорожденный, если хочет, может прибегнуть к генетическому отбору». Тогда он мне все и высказал — напрямую.
— Что?
— А нечего там и выбирать — ни в ком из нас…
— Как это нечего?
— Правда… Хотя, может, и не вся. Можно было исключить сенную лихорадку Марты — но это, пожалуй, и все. А о том, чтобы создать ребенка, способного на равных соревноваться со всеми генетически запланированными детьми, и речи быть не могло. Не было материала. Они составили идеальную карту всего лучшего, что могло быть скомбинировано из наших с Мартой генов — и все же ничего хорошего у них не получилось. По общей шкале оценки сумма получилась лишь на четыре с хвостиком процента выше, чем у нас с женой. «Больше того, — сказал он нам, — вам и на это не приходится рассчитывать. Мы можем перебирать ваши зародышевые клетки на протяжении всего периода вашей половой зрелости — и ни разу не наткнуться на те две гаметы, которые могут быть увязаны в этой комбинации». «А как насчет мутаций?» — спросил я его. Он только плечами пожал: «Прежде всего, — говорит, — чертовски трудно зафиксировать мутацию в генетической структуре самой гаметы. Обычно приходится выжидать, пока новая характеристика не проявит себя в зрелой зиготе, и уже потом устанавливать изменения в структуре гена. А вам нужно не меньше тридцати мутаций сразу, чтобы получить ребенка, какого вы хотите. Это математически невозможно».
— И в результате вы отказались от мысли иметь запланированных детей?
— Мы вообще отказались от мысли иметь детей. Точка. Марта, правда, предложила стать приемной матерью любому ребенку, которого я смогу добыть, но я сказал — нет. Если это не для нас — значит, не для нас.
— Хм-м… Боюсь, что так. Если вы с женой оба дикорожденные, зачем вам держать этот бар? Дивиденды граждан плюс два пособия дикорожденных — вполне приличный доход. А вы не похожи на человека с экстравагантными вкусами.
— У меня их и нет. Сказать по правде, после того разочарования мы попробовали так жить. Но не вышло.
Тоска одолела. Раздражительность. Однажды Марта пришла ко мне и говорит: «Как хочешь, Герберт, а я собираюсь опять открыть свою парикмахерскую». И я с ней согласился. Вот так все и вышло.
— Вот как оно вышло, — кивнул Гамильтон. — В странном мире мы живем… Давайте еще по одной.
Герберт продолжал протирать стойку.
— Мистер, — наконец сказал он, — я не могу налить вам еще, пока вы не сдадите мне под расписку оружие и не позволите одолжить вам повязку.
— Вот как? Ну ладно, если так — значит, мне хватит. Спокойной ночи.
— Пока.
Глава 2
«Богач, бедняк, нищий, вор…»
Телефон начал жалобно всхлипывать, едва Гамильтон вошел в дом.
— Фиг тебе, — сказал Феликс, — лично я собираюсь поспать.
Первые два слова являлись кодом, заложенным в аппарат, и тот горестно смолк на середине зова. В качестве превентивной меры Гамильтон проглотил восемьсот единиц тиамина, поставил кровать на пять часов непрерывного сна, швырнул одежду куда-то в сторону робот-лакея и вытянулся на простынях. Под оболочкой матраса стала медленно подниматься вода, пока Феликс не всплыл — сухой, в тепле и уюте. Когда дыхание его успокоилось, колыбельная мало-помалу стихла. А как только работа сердца и легких с уверенностью засвидетельствовала глубокий сон, музыка умолкла совсем, выключившись без малейшего щелчка.
«Тут вот что, — говорил ему Монро-Альфа, — у нас избыток генов. В следующем квартале каждый гражданин получит по девяносто шесть хромосом…» «Но мне это не нравится», — запротестовал Гамильтон. Монро-Альфа радостно улыбнулся. «Должно понравиться, — заявил он. — Цифры не лгут. Все получится сбалансировано. Я вам покажу». Он шагнул к своему главному интегратору и включил. Зазвучала и стала нарастать музыка. «Слышите? — спросил МонроАльфа. — Это доказывает». Музыка стала еще громче.
И еще.
Гамильтон ощутил, что вода ушла, не оставив между ним и губчатой подстилкой ничего, кроме простыни да водонепроницаемой оболочки. Протянув руку, он убавил звук будильника, и тогда до него дошел настойчивый голос телефона:
— Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности. Лучше обратите внимание, босс! У меня неприятности…
— У меня тоже. Полчаса!
Аппарат послушно затих. Нажав кнопку завтрака, Гамильтон прошел в душ и, бросив по дороге взгляд на циферблат, решил воздержаться от длительной процедуры. К тому же он проголодался. Так что четырех минут хватит.