По ту сторону костра

Коротеев Николай Иванович

Лазарев продолжал кричать:

— А ты нырни! Речка-то неглубокая. Ну, нырни! Зверем бросался Сашка на Трофима. Но тот увертывался.

Так шло, пока они не выбежали на склон, где на каменной осыпи чудом держалась корявая сухостойная лиственница, старая-престарая. Распластав корни-щупальца далеко в стороны, дерево вымахало метров на двадцать вверх. Но то ли иссякли силы у самой лиственницы, то ли ветры порвали корни — дерево зачахло, едва держалось. В азарте бега Трофим бросился к сухостоине. Отчаявшись его догнать, Сашка

схватил полупудовый камень и что достало сил метнул его в Лазарева, поскользнулся…

Когда он поднялся, все было кончено. Державшаяся еле-еле лиственница рухнула, придавив стволом Трофима. Но ведь Сашка, бросив камень, почувствовал — попал, и лишь потом лиственница упала на Лазарева?! То, что увидел Попов, ошеломило и потрясло его: из-под ствола торчало нечто бесформенное, окровавленное, и пятна крови виднелись на камнях рядом.

Он попятился от изуродованного тела. Мысль, подобная слепящей тьме: «Я убил его… Я…» — заставила Попова отступить еще и еще. А потом он ринулся вниз, и трусливый страх перед содеянным руководил им во всех остальных поступках. То была не боязнь ответственности, наказания, которые в глубине души принимались как нечто безусловное. То было ощущение именно жути свершившегося: Трофим, пусть искренне ненавидимый в те секунды, но живой человек, от одного его, Сашкиного, движения стал камнем среди камней. Его можно резать и рубить, закопать или сжечь — ему все едино, как голышу на осыпи.

10

Попов, очнувшись от воспоминаний, шало огляделся.

Инспектор все еще никак не мог снять шлем.

Сашка уперся взглядом в спину удалявшегося от них пилота. Никогда еще люди не относились к нему со столь явным презрением.

— Правда, убил… — прошептал Попов.

Инспектор расстегнул, наконец, ремешок шлема и снял его. Пионер Георгиевич был поражен признанием Сашки не меньше, чем сам Попов. Малинка знал их обоих — и Попова, и Лазарева, — хорошие парни, работяги. Да… Сашка-заводила ему, честно говоря, нравился больше, чем сдержанный, ровный Лазарев. И вот на тебе.

— Зачем было меня спасать? Зачем?! Малинка молчал.

— Что ж не спрашиваете, как все было?.. — сказал с тоской Сашка.

— Жду.

— Чего?

— Когда сам расскажешь.

«Э-э, — додумался тут Сашка, — да ведь про алмаз-то никто не знает. И не узнает никогда! Валяется он на дне реки меж камушков. Лежит и молчит! Кто о нем расскажет? Кто его видел у меня, кроме Трофима? Никто. Никто! Валяется на дне алмаз и молчит. Сколько их в этой реке валяется! Лежат, молчат. И я буду молчать! А драка? Трофима я не спасу. Себя — может быть».

— Бил Трофим меня. Вот посмотрите! — Сашка засучил рукав и показал лиловый синяк на предплечье. — Бил, понимаете?

— Давай по порядку, — сказал Малинка, подумав: «Либо ты, парень, основательное дерьмо, либо дурак».

Сашка придвинулся поближе к инспектору, растопырил руки, вытаращил

глаза и начал вдохновенно врать.

Столь разительная перемена в поведении Попова не ускользнула от инспектора. Но Сашка, занятый выдумкой о глупой драке из-за подстреленных копалят, не заметил чуть прищуренных век Пионера Георгиевича, его ставшего более напряженным взгляда.

Живо, в лицах проиграв перед старшим лейтенантом историю неожиданно вспыхнувшей ссоры, Сашка с некоторым торжеством даже сказал:

— Вот так оно и произошло… все.

Не веря уже окончательно ни одному слову про причину драки, инспектор не находил никакого реального объяснения поведению Попова. Смущали инспектора и некоторые детали в версии Попова — их тут же не выдумаешь, очень уж точны, жизненны. Не вязался рассказ Сашки о зачинщике драки Лазареве с тем, что говорили о Трофиме шофер Потапов, паромщик Назарыч. Однако, с другой стороны, и сам он, Малинка, думал о Попове совсем иначе.

Нужно было время, чтоб Сашка понял нелогичность своего поведения. И самому Малинке необходимо было разобраться в рассказанном и сказанном Поповым до импровизации.

— Пионер Георгиевич… — тихо сказал Сашка.

— Что, Попов?

— Не верите вы мне…

— Догадался?

— Я вор. Только доказать этого уже не смогу.

— Рассказывай все сначала. — Инспектор сел и достал папиросы. — Закуришь?

— Не курю.

— Молодец, Лисий Хвост.

— Подлец я, инспектор, — чуточку гордясь признанием, сказал Попов.

— Давай разберемся по порядку. Нагородил ты — на три огорода хватит, — недовольно проворчал Малинка. Он не любил, когда в человеке вот так, словно плотина, прорывалось. Много мути набегало в дознание, ненужной, посторонней, чрезвычайно осложнявшей дело впоследствии.

— Ты сказал, что убил.

— Из-за меня… Может быть, от моей руки погиб Лазарев. Я бросил в него камень.

— Попал камнем-то? — уточнил Малинка.

— Не знаю. Не видел.

— Почему же — убил?

— Очень хотел убить.

— Ты видел его мертвым?

— Да, — твердо сказал Сашка.

— Ясно. Почему ты очень хотел смерти Лазарева? — Старший лейтенант тоном подчеркнул это «очень хотел».

— Он выбросил в реку мой алмаз, — с запалом сказал Сашка.

— Твой алмаз…

— Да.

— Откуда он у тебя?

— Я его нашел в реке.

И Сашка рассказал, как это было.

— Знаешь… Не жизнь — детский сад! — Малинка хлопнул ладонями по коленкам. — Знают — врать нельзя, а вдруг. Знают — воровать нельзя, а крадут. Что с Лазаревым? — без перехода спросил инспектор.

— Драка была у нас…

— Из-за чего?

— Трофим сказал: «Едем сейчас же в поселок — сдать надо алмаз». А я предлагал сбыть.

— Где же это?

— Толком не придумал…

— А он что?

— Он потребовал, чтобы мы тотчас вернулись в поселок и сдали камень.