По ту сторону костра
Шрифт:
Тигрицы под кедром не было.
Андрей оглянулся.
Испугавшись выстрелов, тигренок забился в угол и хрипел в петле.
Ослабив веревку, охотник уложил тигренка подальше от костра и стал ждать, что предпримет тигрица.
Жар от волнения усилился. Собрав снега, Андрей лизал холодный комок сухим шершавым языком.
Маленький Амба очнулся и смотрел на человека безучастными глазами побежденного. Инстинкт сопротивления был сломлен. И зверь смирился со своей участью.
Андрею была очень неприятна тишина, стоявшая под выворотнем. Слабое потрескивание горящих сучьев не нарушало ее. Из тайги доносился приглушенный гул Ветер стихал.
Чтобы успокоиться и ослабить
— Твоей матери не надо приходить, Амба. Я могу убить ее. А мне совсем не хочется. Вас осталось так мало. Ее убийство — бессмыслица. Ты же останешься жив. Все равно через полгода она бросит тебя и забудет. — Андрей провел по горячему лбу комком полурастаявшего снега. — Я охотник, Амба, а ты зверь. Я мог убить тебя и есть твое мясо. Тогда я, может быть, остался бы здоров. Но мертвый ты ничего не стоишь. Пуля, хоть ее и сделал человек, — слепа. Она может убить и тебя, и меня. Я имею право убить тебя, чтобы жить, и ты имеешь такое право, и тигрица тоже. А вот холод и пуля — нет. Им все равно. Но я не хочу убивать ни тебя, ни тигрицу. Только пусть она не приходит. За нами, Амба, обязательно придут. Обо мне не забудут и придут спасать меня от холода и ветра, как спасали бы от пули. Мы с тобой не враги, потому что оба хотим жить. Но пусть твоя мать не приходит. Тогда я ее убью. Она не может приказать холоду и ветру. А у меня есть слепое дуло и пуля, и я могу их заставить убить ее.
Тигренок дремал и беспокойно вздрагивал. Ему, наверное, снились люди, схватившие его лапы, лай собак, и он просыпался и покорно смотрел на человека, сидевшего по ту сторону костра. По его воле огонь разгорался, весело трещал, раскидывал искры: он тоже был покорным.
Вдруг тигренок встрепенулся. Ноздри его затрепетали.
Над самой головой, где-то у верхнего края выворотня, Андрей услышал тихое призывное урчание тигрицы. Она подползла по поваленному стволу и теперь лежала на дерне выворотня. Тигрица прыгнула бы вниз, если бы не дым, разъедавший ей ноздри. Она боялась огня.
Андрей поднял карабин и осторожно просунул дуло меж корнями выворотня и лапником, закрывавшим вход.
VIII
Река вилась черной тропой среди белой земли, меж серых осин, коричневых кленов и лип. Одни дубы еще не обронили листвы и стояли рыжими великанами. Охотники поднимались в верховья Катена на двух батах, по трое в каждом, и засветло проходили на шестах километров двадцать. Намахавшись за день, засыпали быстро, едва успев поужинать. Последними успокаивались собаки, ехавшие пассажирами. Истомившись от дневного безделья, они поднимали возню. Их было десять — обыкновенных низкорослых лаек, злых и звонкоголосых.
Только через неделю подошли тигроловы к охотничьей избушке на берегу Катена, от которой им следовало сворачивать в сопки. Как ни спешили, здесь пришлось задержаться: надо было запастись мясом.
Той осенью в дубняке уродилось много желудей, и первый снег истоптали кабаны. Добыв свинью и подсвинка, охотники двинулись дальше.
Пришла оттепель, и снежная книга, в которой всякий зверь записывал свое пребывание, растаяла. Лишь на северных склонах крутобоких сопок остались кое-где белые пряди.
Десять дней прошли в бесплодных поисках: следов тигрицы не было.
— Однако, остановимся табором. Пока снег не ляжет, тигрицы нам не найти.
Так и сделали. Неподалеку от ключа поставили маленький сруб и стали ждать, пробавляясь охотой на кабанов. Каждый был рад привезти домой на зиму по туше. От вечерней зари и почти до полуночи пили чай, разговаривали о жизни и о тайге, слушали словоохотливого Савельича, который рассказывал
По-стариковски неторопливый и по-таежному мудрый, он говорил тихо, чуть нараспев, как сказку. Среди звероловов только Савельич да Дормидонтович помнили тигриную ловлю, а остальные знали о тигриных повадках понаслышке, потому как редким зверем стал тигр в предгорьях Сихотэ-Алиня, побили его еще лет сорок назад без пощады и смысла. И с тех пор, когда вышел запрет на убой тигров, мало кто из охотников встречал их след. Они ушли выше, в горы, куда ходят охотиться только удэгейцы да нанайцы; те угодья закреплены за их колхозами. Однако вот уже лет пять, как следы зверя стали попадаться и в более доступных районах. Но никому из промысловиков не доводилось сталкиваться с ним нос к носу. Как и всякий зверь, тигр избегал встречи с человеком, этим пропахшим дымом повелителем огня и обладателем грома и молнии.
Савельич говорил о тигре как о животном полезном, миролюбивом, и в словах его чувствовалась нежность. Причем он употреблял слово «тигр» в женском роде — «тигра», вероятно, потому, что по профессии тигролова ему чаще приходилось сталкиваться с самками и их двухгодовалыми питомцами. Больше всего Савельича восхищал порядок, который «тигра» наводила в местах своего обитания. Там, где поселилась она, нет волков. И много зверей, потому что «тигра» не распугивает животных. А волков давит без пощады, да серый и сам старается убраться подобру-поздорову подальше от кошки-великана. Об обвинителях «тигры» в кровожадности Савельич говорил с презрением. По его мнению, нет зверя более рачительного к живому богатству тайги.
Савельич любил повторять, подняв указательный палец:
— Она задавит кабана или изюбря и ходит к туше обедать, пока все не съест. И уж других не трогает.
Однажды ночью в избушку пришел старый удэгеец Евлампий Калюндзюга. Он был очень взволнован и попросил газеты на самокрутку. Савельич удивился:
— Где же твоя трубка? — спросил он своего давнишнего знакомого.
— Куты-мафа подарил, — ответил Евлампий. — След его встретил, полдня ходу отсюда. Она и двое котят с ней.
Охотники наперебой стали угощать Евлампия табаком, а он, сокрушенно мотая головой, продолжал:
— Десять лет не встречал здесь тигра. Последний раз видел священный след в год смерти отца. Тогда я набил табаком трубку, положил в след и ушел не оглядываясь. Но отца призвали к себе главные тигры в подземное царство. Его похоронили по древнему обычаю на дереве. А через неделю тела не нашли там. Он ушел в подземное царство тигров-буни. Потом я понял, почему умер отец. Трубка, которую я положил в след, — была его. А теперь я положил свою трубку.
Охотники серьезно выслушали жалобы Евлампия. Только Евсей Ангелов улыбнулся:
— Я много видел молодых охотников из рода Калюндзюга и Кимонко, которые не клали своих трубок в след куты-мафа. И нанайцы уже не считают тигра богом. Все они остались живы.
Старик задумался, долго смотрел в угол избушки и пускал тонкие струйки дыма. Потом сказал:
— Молодые поклоняются наукам. Они читают про них толстые книги, учат их законы в школах. Они рисуют их мелом на черной доске, а в книгах нарисованы внутренности зверей и птиц. И молодые становятся хорошими охотниками и даже умеют заводить мотор и ездить на машине. Старые боги отказались от них и не властны над ними. А я остался верен богам моих предков, хотя давно-давно меня загоняли в реку и заставляли касаться пальцами лба, живота и плеч. Но тот бог был строг, все время грозил и требовал очень больших жертв. Я сказал, что не буду поклоняться ему. И не стал. Теперь я положил свою трубку в след куты-мафа. Скоро я уйду в царство буни.