По ту сторону костра
Шрифт:
— В райцентре твой Саша уже.
— Что с ним?
— Сидит, отдыхает… Лазарев встрепенулся:
— Он не хотел… Оставил он меня — знаю. Только я тоже виноват. Зачем мне понадобилось…
— Я, Трофим, не прокурор, не суд, — строго сказал инспектор. — Взял не свое — отвечай по закону.
После этих слов сознание Лазарева как бы прояснилось окончательно. Он увидел, как Пионер Георгиевич по-простецки — зубами — развязывает узел на платке. Потом взял алмаз двумя пальцами. При косом свете солнца кристалл то вспыхивал, то мерк глазом
— Вы знаете, товарищ инспектор, — проговорил Трофим, — для нас, работяг, цена одного карата… несравнима с рыночной стоимостью. Для меня алмаз — свой брат, трудяга: бурит, режет, шлифует…
— Ты свои силы побереги, — сказал инспектор, поднимаясь и берясь за волокушу. — Я уже не говорю о том, что и тебя Сашка бросил в беде. Не оставил, а попросту бросил. Предал. А это тоже нарушение, и немалое.
И старший лейтенант потащил волокушу дальше, обходя кочки, — к дороге, до которой еще было далековато.
По ту сторону костра
I
Опираясь на палку, Андрей с трудом взошел на пригорок и остановился перевести дух. Сказывалось месячное лежание на койке.
Теперь осталось спуститься к берегу — и он дома.
Поселок Красная Речка двумя прямыми улицами протянулся по крутояру. Кривые рыжие дорожки в снегу бежали от избы к избе. Андрей отыскал взглядом дом Прокопьева, что стоял у самого обрыва. Он увидел, как от крыльца к сараю прошла Анна.
Андрей сдвинул на затылок ушанку и быстро пошел вниз.
Спуск был крут и накатан. Ноги скользили, заболела раненая стопа. Но Андрей продолжал идти, стиснув зубы.
Он был одиноким путником в этот ранний час и видел: досужие бабы, протопившие печи, прижались носами к потным оконным стеклам.
Андрей знал: его вряд ли жалели. Скорее, смеялись. Конечно! Охотник возвращался из тайги в разгар зимы, возвращался пустой. И он торопливо шел к дому Анны, твердя про себя: «Уж все сразу! Уж все сразу!» Однако где-то в глубине души он надеялся, что Анна поняла его.
Два шага — три визгливых скрипа — под ногами и под палкой. И слова, которые Андрей уже незаметно для себя говорил вслух:
— Уж все сразу.
Анна отгребала снег от двери хлева, потом в сердцах отбросила лопату, открыла дверь. И оглянулась.
Андрей был один на пустынной дороге. Она увидела его, долго смотрела, опустив руки, словно в бессилье.
И медленно, нерешительно или что-то решая, направилась к калитке.
Тогда он пошел еще быстрее, ругая себя, что мог подумать плохо об Анне, о своей Анне. Сердце билось так сильно, будто он пробежал километров десять.
У калитки Анна остановилась. Она не открыла ее, стояла молча, словно не по
Подпрыгивая, стараясь не ступать на больную ногу, Андрей приблизился к плетню:
— Аннушка!
Глаза ее смотрели грустно. Они были большие, серые, как ее пуховый платок, и грустные. В них блеснули слезы. Они накопились у век и, когда ресницы дрогнули, скатились на щеки. Побежали и замерли у трепещущих крыльев тонкого носа.
Андрею стало больно, будто ударили под сердце:
— Аннушка…
Она молчала, не двигалась.
Андрей схватился рукой за жердь и потряс ее зло, безнадежно.
— Ты пойми!
Вздохнув, Анна подняла руку, вытерла слезу и сказала:
— Променял… Слов-то красивых наговорил… Засмеяли меня. — Взгляд ее был спокоен и ясен. Она снова вздохнула: — Дурак.
Потом повернулась и пошла к дому.
II
У костра лежали двое: человек и тигр.
Андрей Крутов взял валежину, положил в огонь. Обуглившиеся ветки обвалились, взметнув столб искр.
Дремавший тигр широко раскрыл глаза. Усы его вздрогнули, пушистые подвижные губы поползли вверх, обнажив свечи клыков.
Тигр зашипел.
— Лежи, дура, — хмуро сказал Андрей. — Что шипишь? Боишься?
Тигр крутнул головой. Ему мешал намордник, крепко завязанный за ушами.
Огонь костра, обитый валежиной, померк. Под выворотнем — корнем свалившегося в бурю кедра — стало сумрачно. Слабый свет пасмурного дня едва пробивался сквозь лапы елей, которыми был завален вход. Время от времени под выворотень залетали тонкие струйки мелкого снега, ложились полосками у щелей.
Из тайги доносились стоны и кряхтенье деревьев. Они мужественно, как солдаты под огнем, выстаивали пургу.
Вдруг стволы заскрипели особенно натужно. Послышался глухой треск и хриплый, стонущий удар.
Тигр втянул голову под лапник, которым был покрыт как одеялом. Глаза его вспыхнули сторожким огнем, и он запрядал ушами.
Крутов приподнялся на локте, заглянул в щель.
— Погибло дерево, — проговорил он, всматриваясь в серую муть меж стволами. — Совсем близко. — Потом перевел глаза на тигра, усмехнулся. — Что, Амба, жутко?
Тигр потряс головой в надежде стряхнуть намордник. Затем лениво пошевелил ушами и зажмурился, всем видом выражая равнодушие и презрение.
Человек хотел лечь поудобнее, шевельнул ногой, застонал.
Тигр приоткрыл глаз и дернул усом. Андрей выругался, погрозил зверю кулаком:
— Будь ты человек, всю бы морду тебе раскроил. Надо же, дуре, так.
Амба вздохнул и открыл второй глаз. Губы его, дрожа от бессилия и злобы, поползли вверх, обнажая кривые клыки.
Человек взял палку и ударил тигра по лбу. Животное вздрогнуло. Глаза его округлились и остановились на лице зверолова. Длинный полосатый хвост заметался, резко стуча по мерзлой земле и ветвям.