По ту сторону лета
Шрифт:
Своими страхами я делилась только с моим несчастным отцом, который тщился скрыть от людей, что его угораздило жениться на психопатке. Дело усугублялось тем, что он продолжал ее любить. Порождение эпохи между двумя мировыми войнами, Елена Великая была маргиналом в полном смысле этого слова. В ту пору не существовало промежуточной стадии между нормой и безумием, следовало принадлежать либо к одному лагерю, либо к другому. Она сделала сознательный выбор. Например, иногда она без предупреждения исчезала, оставляя бедолагу мужа мучиться неизвестностью. Ни письма, ни бурных сцен — ничего. По утрам он в одиночестве жевал свой тост с маслом, мертвым взором уставившись в одному ему видимую точку на горизонте. Мне тогда даже не приходило в голову задуматься, чем она занимается во время своих отлучек — меня без остатка поглощала пустота, зиявшая в гостиной, из которой успевал выветриться удушливый аромат ее крепких духов. Я целыми днями торчала в передней, прижавшись ухом к входной
Потом, когда мы уже почти дозревали до того, чтобы официально объявить ее пропавшей, она вдруг снова объявлялась. Мы не смели задать ей ни единого вопроса. Она одаривала меня улыбкой, иногда даже снисходя до поцелуя в щечку, и я с благоговением принимала отпечаток ее кричаще-яркой губной помады. Она не просила у нас прощения — не видела в том необходимости. Мне хотелось рассказать, как я без нее скучала, как ужасно скучала, хотелось броситься ей на шею и вдохнуть ее запах. Разумеется, ничего такого я не делала. Очень рано и совершенно самостоятельно я освоила единственный способ, позволявший не утратить окончательно безмолвную любовь матери. Любовь без доказательств и проявлений. Любовь, в которую следовало верить с закрытыми глазами.
Когда пришла пора подыскивать мужа, я выбрала того, кто обещал мне самую спокойную жизнь. Простых ежедневных проявлений любви мне было вполне достаточно. Мои ровесницы мечтали о безумных страстях, я же хотела любви, похожей на швейцарское озеро, — без волн и сюрпризов. И лучшего, чем Жорж, кандидата на эту роль не существовало. Он был далеко не самый красивый из всех крутившихся вокруг меня мужчин и уж точно — не самый веселый. Но мне казалось, что эти недостатки послужат гарантией его вечной ко мне привязанности. Разумеется, никто не одобрил моего решения, особенно Елена Великая, взявшая за правило за десертом пытать его: «Эжени неважно выглядит. Вы не знаете, почему она такая грустная?» И пронзала его злобным взглядом, исключавшим всякую двусмысленность. Между тем, Жорж был богат, и по моему разумению одно это могло спасти его в ее глазах. Но моя мать вбила себе в голову, что я должна пережить сумасшедший роман, какого не выпало на долю ей. Она считала, что у меня в руках мощное оружие — принадлежность к моему поколению. После 1968 года все словно с цепи сорвались: принципы, условности полетели вверх тормашками. Чего же я-то жду? Она давала мне советы: не теряйся, изменяй ему, — и даже указывала на других мужчин, шепча: смотри, какой красавчик, представь, каков он под одеждой! Прекрати, мама, прошу тебя. Когда ты говоришь подобные вещи, я вижу тебя голой в окружении мужчин. Я стала праведницей из чувства противоречия. Борьба с желаниями матери отнимала у меня столько сил, что на свои собственные их уже не оставалось.
6
Он сидел на широком велюровом диване фиалкового цвета, и все в нем — потертые джинсы, майка с надписью «Love Myself», трехдневная щетина, небрежная поза, само его присутствие — резко контрастировало с обстановкой моего дома. Чуть рассеянный, непринужденный, он олицетворял собой двадцать первый век — простой и достоверный образец того, что общество отныне производит в качестве человеческих существ. Я плохо знала современность, не говорила на его языке, не слушала его музыку, не понимала его чувства юмора. Сидя с другой стороны низкого столика, я не могла отделаться от впечатления, что принадлежу истории. Ну и что ты ему расскажешь? Арно скрестил на груди руки и постукивал носком ноги по персидскому ковру. Я тянула время, осторожно доливая в чайник кипяток. На фоне повисшей тишины малейший шорох оглушал своим грохотом. В любую секунду он мог передумать и уйти, хлопнув дверью. Между нами еще ничего не было решено. Ну же, Эжени, шевелись! Завяжи с ним разговор, быстро. Он уже упрекает себя за то, что польстился на деньги. Чувствует себя грязной шлюхой. По морщинке, перерезавшей его лоб, я без труда могла догадаться, какую жестокую борьбу с собственной совестью он сейчас ведет. Он не смотрел на меня, хотя я сидела прямо напротив и потягивала зеленый чай, не сводя с него глаз. Мне хотелось найти нужные слова, но я оказалась не готова к тому, что он согласится. Тем более так быстро. Он поднялся, подошел к окну и бросил взгляд на манившую его улицу. Сейчас уйдет, поняла я.
— Не уходи! — вырвалось у меня.
— Тогда объясните, чего конкретно вы от меня хотите.
— Я хочу, чтобы ты проводил ночи со мной. Все без исключения. Днем можешь делать все что заблагорассудится. Но по вечерам ты должен приходить ко мне. Составить мне компанию.
— Составить вам компанию? Вы это серьезно?
На этот раз он уставился прямо на меня, и в его глазах промелькнуло нечто такое, что мне совсем не понравилось.
—
— А бабки у вас правда есть?
— Я что, похожа на мошенницу?
Моя искренность была настолько очевидной, что у него растаяли последние сомнения.
— Значит, тусоваться я буду здесь?
Он обошел гостиную, рассмотрел развешанные по стенам картины. Взвесил на руке бронзовую статуэтку и отправился исследовать остальную часть квартиры. Ты тащишься за ним по пятам. Уже ведешь себя как домашняя болонка. Не позволяй ему так скоро стать твоим хозяином. Не вынимая рук из карманов, он передвигался той самой легкой танцевальной походкой, что пленила меня в нем с первой секунды. Мелькнула мимолетная мысль: а может, я затеяла все это безумие только ради того, чтобы любоваться тем, как он ходит? Порой очарование таится в самых неожиданных деталях… Первым делом он заглянул в бывший кабинет Жоржа. Здесь по-прежнему стояли громоздкий книжный шкаф, столик розового дерева и совершенно бесполезный полудиван в стиле Наполеона III, пестрая обивка которого все еще хранила слабый запах сигарного пепла. Арно снял с книжной полки том — я бы сказала «наугад», если бы давным-давно не разучилась доверять случайности. Люди склонны придавать слишком большое значение случайности, преувеличивая ее роль, тогда как на самом деле она вмешивается в наши дела гораздо реже, чем мы привыкли думать. Книга называлась «О злоключении появления на свет» [1] . Можно ли случайно выбрать книгу с таким безрадостным названием? Меньше всего я ожидала, что он примется читать текст на задней обложке, но именно это он и стал делать. Для чего? Чтобы произвести на меня впечатление? Показать, что он не какой-нибудь пустоголовый кретин? В то же время всем своим видом он демонстрировал, что ему глубоко наплевать на то, что я могу о нем подумать. Но я-то знаю: способность пробуждать в других желание имеет тенденцию быстро превращаться в наркотик, без которого уже трудно обойтись.
1
Философское сочинение французского мыслителя румынского происхождения Сиорана (Чорана), покончившего с собой.
В комнате Эрмины он старательно не замечал ни разбросанных повсюду грязных шмоток, словно бурьян, прораставших отовсюду, ни переполненных пепельниц, обогащавших спертый воздух застарелой табачной вонью. Судя по всему, его не удивляли ни запертые ставни, ни полумрак, в котором тонули стены. Посреди этого беспорядка он, похоже, чувствовал себя вполне комфортно. Рассеянным жестом он взял с ночного столика фотографию под стеклом. На ней улыбалась Эрмина, стоя рядом с подружкой, похожей на нее как две капли воды. Воздержавшись от комментариев, он вернул фотографию на место и направился к кухне. Бетти в этот день взяла выходной и поехала навестить родственницу, слегшую с радикулитом. Он открыл холодильник, достал банку газировки, пошуровал еще немного и нашел упаковку сыра. Упаковочную фольгу бросил на рабочем столе. Словно собака, мелькнуло у меня, он метит углы, осваиваясь на новой территории.
Добравшись до моей спальни, он удовольствовался тем, что заглянул в приоткрытую дверь. Между тем у меня царил идеальный порядок. Возле телевизора я поставила букет лилий, застелила постель свежими простынями. В комнате пахло чистым бельем и хорошими духами. Но он не стал в нее заходить. Гораздо позже я узнала, что его остановило. Он сам признался мне: «Это комната матери». В гостиной он уселся на прежнее место, отныне застолбив его за собой. Взял мою чашку, налил себе почти совсем остывшего чаю и стал пить, прикасаясь губами к фарфору, который я несколько минут назад прижимала к собственным губам. Некоторое время он сидел молча. Нарочно держит паузу, догадалась я, чтобы подчеркнуть дикость ситуации, но обернуть ее в свою пользу.
— Почему именно я? — наконец спросил он.
— Не знаю, — пожала я плечами. — Я ничего заранее не планировала.
— Ну ладно, о’кей.
— Ты согласен?
— Да. Но с тремя условиями. Вы не задаете мне никаких личных вопросов, не разыскиваете меня в дневные часы и платите мне полторы тысячи евро в месяц. Оставшуюся часть суммы — в конце года, как договорились.
— Меня это устраивает.
— Я приду завтра, с вещами. Возьму только самое необходимое.
Последняя реплика меня позабавила. «Только самое необходимое». Он уже отгораживался барьером, давая мне понять, что не собирается переезжать ко мне по-настоящему. «Держи». Я протянула ему ключ, и Арно сунул его в карман. «И последнее, — добавила я. Он настороженно обернулся ко мне, уверенный, что я приготовила ему ловушку. — Я не знаю твоего имени, и, если ты не возражаешь, буду называть тебя Арно».
Он пожал плечами: дескать, ему все равно, и испарился: секунду спустя его и след простыл.