По ту сторону мести
Шрифт:
Глава 10.
Глава 10.
Мои визиты в квартиру Элеоноры Рихторовны за время её болезни переросли в постоянные посещения. Встречались мы во вторник после занятий и по субботам. Мне очень нравилась строгая, но в то же время какая-то утончённая обстановка небольшой квартиры.
Резной деревянный буфет как будто с иллюстрации конца прошлого века, стулья вокруг обеденного стола с подлокотниками и высокими резными спинками. Часы в высоком деревянном футляре, стоящем на полу, с гулким боем каждый час, мягкий свет настольной лампы, вечная стопка жёлто-бежевых от времени листов бумаги на столе. И небольшая фотография в серебряной раме. Из тех, что увидеть можно, наверное, лишь в хрониках и в музеях.
Я всегда натыкалась на задумчивый взгляд тёмных глаз девушки с этого фото, когда
Сегодня мы застопорились на вопросе сохранения влияния воздействия отравляющих веществ не только во времени, но и в организме. Способность таких веществ, попав в организм, например женщины, проявиться у её детей и даже внуков.
Элеонора Рихторовна задумалась, я уже знала, что в такие моменты не нужно её тревожить. Ей нужно лишь пару минут, чтобы оценить ситуацию.
– Тогда необходимо решить...
– произнесла она, разглядывая старую фотографию.
– Если это просто курсовая работа, то можно осветить вопрос не углубляясь, в общих словах. Если же это задел на дипломное исследование, то нужно менять план работы и выводить отдельным пунктом.
– Дипломная работа по гистологии?
– замерла я, кидая взгляд на девушку с фотографии, словно пытаясь взять у неё того уверенного спокойствия, которым до сих пор веяло от старой фотографии.
– Которых в этом вузе не было... Ну, примерно, с тех пор, как я здесь преподаю. Первые года три ещё были отчаянные, потом закончились.
– Усмехнулась Элеонора Рихторовна.
– Смотрю, ты всё время рассматриваешь фотографию.
– Да, - призналась я.
– Очень похожа на вас. Это вы?
– Нет, что ты, - улыбнулась она.
– Платье, причёска... Это летняя фотография, сделанная в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Когда ещё негативом была не плёнка, а стеклянные пластины. И это скорее я похожа на эту фотографию. Это моя мама. За неделю до того, как моя мама отправилась на фронт в качестве сестры милосердия в прифронтовые госпиталя.
– Но... Вы говорили, что она баронесса, - удивилась я.
– И что? Великие княжны Романовы оказывали помощь в госпиталях. Это не считалось позорным или недостойным. Наоборот. Многие русские дворянки были сёстрами милосердия. Как и француженки, и немки.
– Рассказала Элеонора Рихторовна.
– Вы поэтому пошли в медицину?
– спросила я.
– Не совсем.
– Элеонора Рихторовна встала и подошла к окну.
– Первая мировая война стала первой не только по количеству вовлечённых стран. Почти сразу противники по обе стороны фронта начали применять химическое оружие. Пятнадцатый и шестнадцатый год были настоящей катастрофой, так как такое оружие быстро совершенствовалось, его начинка становилась всё более поражающей, действующей на всё большие площади, а атаки с применением химических снарядов становились всё чаще и всё извращённее. Например, англичане, а позднее эту тактику переняли и американцы, нарушившие свой нейтралитет, сочетали разрывные осколочные снаряды и химические. Первым залпом наносились повреждения, а потом уже травили химией. Ведь осколки не только уничтожали солдат. Даже незначительные, мельчайшие осколочки, получая бешеную скорость от взрывов, повреждали и так не самую надёжную защиту. В основном только противогазы. Ужасы тех дней, когда приходили вагоны с пострадавшими от таких атак, мама выплескивала в дневниках. Там же она описывала и выводы врачей и военных, что разные вещества оказывают разные поражающие действия. И защищать нужно не только дыхательные пути и слизистые. После применения некоторых веществ, кожа и мышцы пострадавших буквально разжижалась и сползала, не смотря на то, что человек был жив. Легендарная "Атака мертвецов" тому пример. И хоть наврали там изрядно, но и правды там много. Окопы роты подпоручика Котлинского находились чуть в стороне от основного места атаки с применением окиси хлора. Но и его люди были отравлены, кровотечения и зелёный налёт на коже, это явное свидетельство приговора. Та война многое поменяла в истории дальнейшего развития мира и общества. Она изменила людей. А моя мама смогла посвятить себя помощи людям, вернувшихся с той войны.
– А ваш отец...
– тихо спросила я.
– И мой отец был среди них. Он обратился в госпиталь для участников и ветеранов с жалобами только в двадцать четвёртом году. Принимавшие там профессора основывались на гипотезе, что возможно, если человек переживал острый период отравления, или получал малую дозу, то его отравление получало своеобразное течение, свойственное хроническим заболеваниям, имело свои стадии покоя и обострения. И их лечение давало результаты. По крайней мере, облегчали состояние пациентов.
– Обернулась ко мне Элеонора Рихторовна.
– Долгое лечение моего отца привело к тому, что в тридцать восьмом году появилась я. К тому времени мои родители состояли в браке больше десяти лет, и детей не планировали. Но у судьбы
– А потом ещё одна война, - закончила я.
– Да, ещё одна война. Что ж...
– села она за свой стол и поставила локти на столешницу, скрестив длинные пальцы под подбородком.
– Сейчас я повторю те же мысли, что привели в своё время к тому, что в Москве, не смотря на все регалии и успехи, я не просто перестала быть ценным специалистом, но и превратилась в персону нон-грата. Мой отец, начавший службу в военной инженерии в четырнадцать лет, закончил профильное образование и успешно работал именно инженером ещё до начала второй мировой войны. Возможно, я тебя сейчас удивлю, но специалистов среди военнопленных находили и работой обеспечивали по самый затылок. И те, кто как мой отец честно работали, не вредили, не саботировали, жили, не видя особых ущемлений. Уже в пятьдесят восьмом инженер Зингер с женой и дочерью был переведён по лимиту в Москву, для работы на автомобильном заводе. Точнее, переехали лишь родители. Я к тому времени, спокойно училась в медицинском в столице Советского Союза. А мама, работавшая фармацевтом в городе, где мы жили до этого, легко нашла работу и не абы где, а в аптеке на Ленинском проспекте. Там она и начала близко приятельствовать с одной милой женщиной, мучающейся от постоянных мигреней. Подруга матери скромно служила в Историческом музее, занимая должность заведующей архивом, сейчас эту должность занимает уже ее внучка. Но тогда, именно она и привлекла мою маму, как носителя языка, к разбору документов, привезённых после победы.
– Что? Но это сколько лет прошло к тому времени?
– удивилась я.
– Много, Алина, очень много. Но я тебе скажу, что и сегодня, в архивах Исторического музея, глубоко под брусчаткой Красной площади, стоят опечатанные ящики с документами из штабов немецкой армии, управ... И главное, из концлагерей.
– Ладонь Элеоноры Рихторовны легла поверх стопки тех самых старых бумаг на её столе.
– У многих это название мгновенно вызывает картинки с истощёнными сверх всяких пределов людьми, рвы с сотнями тел и цветущие яблоневые сады Освенцима. Но у этих лагерей была специализация. И самая страшная участь ждала тех, кого отбирали в так называемые научно-исследовательские лагеря.
– Опыты над людьми?
– озвучила я недосказанное Элеонорой Рихторовной.
– Исследования. Где-то изучали психику и её влияние на физиологию, где-то испытывали лекарства и их действенность в зависимости от введения лечения на различных стадиях заболевания. Проверяли новые вакцины... А где-то... Где-то исследовали человеческое тело. Что будет, например, с печенью, если часть будет повреждена, или обморожена, или удалена. Как влияют яды и разные химические вещества, насколько глубоко распространяется ожог при определенной температуре, но при разной длительности контакта. Способны ли ткани человека к самовосстановлению. Если беременная женщина получает определённое вещество, влияет ли оно на эмбрион. Как устроена плацента, возможно ли её применение в медицине, возможно ли целенаправленное воссоздание её свойств искусственным путём. Я сейчас как раз перевожу результаты из этой области. И ещё много исследований, от которых кровь стынет.
– Перечислила Элеонора Рихторовна.
– Но у моей мамы была своя точка зрения, и долгое время я её разделяла. Здесь нет имён и фамилий. Только "группа выборки" и "наблюдаемый номер такой-то". Этих женщин не просто медленно убивали самым бесчеловечным способом. Их убийцы извратили нечто священное во все времена и для всех народов. Таинство зарождения жизни! Моя мама была горячо убеждена, что эти знания обязаны быть обнародованы и широко применяться в медицине. Эта жертва сотен замученных женщин не должна исчезнуть по мере выцветания следа угольной пыли с ленты немецкой печатной машинки! Я и сама верила, что пусть их имена останутся неизвестны, но они возродятся в тех, кого спасли, благодаря этим знаниям, сохранили, беременность, помогли родиться... В каждом зазвучавшем крике новорождённого отзовётся эхо тех голосов, что никогда так и не прозвучали. Я не прекращала работать и учиться ни на минуту. Кандидатская, докторская... Я была в составе тех, кто был вовлечён в работы, связанные с биологическим и нервнопаралитическим оружием. И я стала активно поднимать тему необходимости исследования этих материалов. Требовала создать рабочую группу... Я была исключена из проекта, снята с должности заведующей кафедры гистологии и откровенно говоря, отправлена в ссылку. И со мной ещё мягко обошлись, отправив в тёплые края и сохранив возможность преподавать.
– А семья?
– не удержалась я.
– Родители к тому времени умерли. А своей семьи я не завела. Сначала была сосредоточена на науке, а потом, когда появилось время на всё остальное... Я как никто другой знаю, что за вещества мы испытывали. И знаю, что они и сейчас во мне. А тогда и подавно. Вероятность появления жизнеспособного ребёнка без тяжёлых патологий была слишком низкой. Я не стала рисковать.
– Накинула на плечи ажурную шаль Элеонора Рихторовна.
– Но вы и ваша мама были правы!
– возмутилась я несправедливостью.