По ту сторону могил
Шрифт:
Почему я стала мертвецом
Каждый момент жизни – это шаг к смерти.
По статистике, кто уж там ее составляет, не знаю, неблагополучные дети вырастают в неблагополучных семьях. Я – аппендикс этой самой статистики, ненужный отросток, который все портит, ибо мои родители были вполне адекватные и заботливые, без вредных привычек и закидонов, которые могли бы спровоцировать у меня те или иные детские травмы. Да и я всю свою детскую дорогу была умненькой и послушной девочкой.
Ровно до тех пор, пока не вступила в пубертатный период. Вступила я в него, к слову, поздновато (по версии все той же статистики) – к пятнадцати годам. Случайно или нарочно, но жажда самостоятельности, независимости от мнения мамы-папы, стремление вставить свои решающие пять копеек по всем детским и недетским вопросам, совпало у меня с порой первой влюбленности.
Его звали Антон. Энтони. Разница у нас была всего полгода, но учился он уже на класс старше, и это выглядело так… статусно. Мне повезло – серой мышкой я не была, поэтому обратить его внимание на свою персону труда не составило. Мы стали встречаться. И то ли мальчики переживают период взросления жестче, то ли мой Энтони был подпорченным яблочком, то ли я не умела проявлять чувства от слова совсем, но наши отношения нельзя было назвать простыми.
Казалось бы, зачем ссориться, из-за чего? По факту же конфликтовали мы бурно на любом ровном месте. Один такой момент имеет для меня особое значение, поэтому часто всплывает в памяти. Гораздо чаще, чем хотелось бы.
Троллейбусная остановка. Ссоримся. В шестнадцать лет обиды – острее ножа, слова – хуже грязной тряпки по лицу. Любая размолвка по поводу и без – конец света, не меньше. Мосты сжигаются в момент.
От злости или отчаяния ударяю ногой в тяжелом ботинке по остановке. Толстенное стекло и – вдребезги! Как?..
– Не поранилась? – он, озабоченно.
– Я… я не хотела. Я не специально.
Отделение милиции. Сидим, ждем родителей – несовершеннолетние же. Разбор полетов неизбежен. Грядет хорошая взбучка. И домашний арест – очень возможно. Все это будет, но потом. А пока мы просто сидим и держимся за руки. Будто и не было совсем недавно никаких ножей, тряпок и концов света.
– Что это у тебя? – Антон достает из моего капюшона кусочек толстого стекла с паутинкой трещин. Улыбаюсь и бережно прячу «сокровище» в карман, чтобы потом убрать в шкатулку и хранить много-много лет.
В шестнадцать лет мосты сжигаются в момент. И в момент возводятся снова…
Через два месяца после этого случая меня не стало. Опять поссорились. Он ушел, хлопнув дверью. А я достала из шкатулки этот чертов осколок и вспорола себе вены. Как положено – вдоль, лежа в ванне с теплой водой.
Хотела ли я умирать? Да нет. Была уверена, что Антон вот-вот вернется, увидит, успеет. Не вернулся. Не успел.
В общем, моим родителям было пофиг на правила. Хотя знаю, что даже местный батюшка их предупреждал – негоже так девку хоронить. Мама-папа не послушали, захотелось им, чтобы все как у людей. Мало того, что купили справку о бытовой травме, повлекшей мою непреднамеренную смерть, так еще отпевание заказали. У другого батюшки, который был не в теме, потому и не возникал.
Кстати, со временем злость на родителей я перенесла на себя. Я никак не могла понять, почему у мертвецов, как у призраков, не принято наведываться туда, где они жили до смерти. Хотя днем такая возможность есть – мы невидимы (об этом еще расскажу).
Однажды я решилась посмотреть, как живут родители. Мама к тому времени уже родила моего братика. Но папа после моей смерти запил. Они ругались. Напуганный малыш сидел в манеже и даже не ревел – по личику тихо скатывались слезинки. А я не могла ничего сделать!
Если бы не моя выходка, у нас сейчас была бы крепкая и дружная семья. И дом, где живет любовь, а не вот это все. Это при жизни мы были кто во что горазд – убивались, убивали. А после смерти чувство вины угнетает. Ощущение, что ты уже никогда не сможешь ничего исправить, пылает внутри адским огнем.
Про смерть как она есть
Страх смерти хуже, чем сама смерть.
Свет в конце тоннеля – слышали про такое, да? Банально до скрипа могильной земли на зубах, зато картинка, если постараться, выходит красивая, даже одухотворенная. Потому это весьма любимый у киношников инструмент, чтобы выдавить из зрителя эмоцию.
В общем, красиво, но не совсем правда. Потому что ничего такого вы на грани двух миров не увидите и не ощутите, по крайней мере, непосредственно в момент смерти. Страшно ли умирать? Больно ли? Давайте я вам просто расскажу про смерть как она есть, а выводы делайте сами.
Когда вы закрываете глаза навсегда, ничего не меняется. Вы видите перед собой ту же картинку, что и за мгновение до. Чувствуете те же запахи. Слышите те же звуки, что вас окружали: голоса врачей, которые пытались спасти вас на операционном столе; ритмы рейва, под которые вы случайно передознулись; трек на любимой радиоволне, звучавший за секунду до лобового столкновения.
Все это происходит по инерции, что ли. Знаете, как с курицей – если отрубить голову, птица потом еще какое-то время бегает, суетится, квохчет. Точнее, ей кажется, что она квохчет.
Этим вы мало отличаетесь от курицы, равно как и от любого смертного существа. Когда вы умираете, еще какое-то время думаете, что живете. На самом же деле до-жи-ва-е-те. Постепенно визуальные фантомные образы размываются в… мрак? Скорее бесцветие. Звуки, наоборот, сливаются в одну… Тишину? Скорее беззвучие и бестишие одновременно.
Вы проваливаетесь в это ничто или оно обволакивает вас – сложно разобрать. Вы ощущаете себя в себе, но не ощущаете себя в том, что вас окружает. Это длится какое-то… время. Время? Ну, если оно тут и существует, то явно течет не так, как вы привыкли. Может, в обратную сторону, по спирали или еще какой траектории. Или вообще хаотично.
Потом словно издалека до вас начинает доноситься первый звук post mortem – после смерти. Это не ваша любимая мелодия, не голоса живых или мертвых. Просто звук. С чем его можно сравнить? Думаю, что-то отдаленно похожее на то, как потрескивает лампочка в подъезде перед тем, как собирается перегореть.