По ту сторону отражения
Шрифт:
Я внимательно вгляделась в развернутую уже картину – в самых причудливых узорах здесь сплетались два цвета: синий и красный, и каждый из цветов сиял множеством тонов: от яркой фуксии до терпкого ализаринового, от нежно-голубого до берлинской лазури. Едва ли не геометрический узор двух цветов.
Весьма необычно для Томаса! Он что, переступил, наконец, через свой постмодернистический взгляд на мир и стал приверженцем каких-нибудь постмодернистических романтиков нового поколения?
– Это всего лишь набросок, – с умным видом стал пояснять папа. – Называется «СК» – «Синее – Красное». На создание вдохновил один молодой человек и немножко один
– Что? – не знала я. Для меня это просто синее и красное. Вот и все. Красивые узоры и необычные переплетения оттенков и цветов, которые радуют глаз. Это единственная картина из всех папиных работ, которую бы я с удовольствием повесила бы в нашей с Нелли комнате.
– Люди привыкли думать так: бывает только черное и белое. Черное – плохое, белое – хорошее. И все. Но это узость мышления – это не так! – неожиданно закричал Томас так громко, что проходившие мимо женщины с малолетним ребенком вздрогнули и неодобрительно на нас уставились.
– Не так? – удивилась я, потому как и сама, наверное, принадлежала к категории этих людей. А что может быть кроме черного и белого? Ну не сине-красное все же? Я вообще на эту тему никогда не задумывалась. Просто жила и все.
– Не так! Какое, к демонам моды, черное и белое? Нет-нет-нет, и еще раз нет. Не существует четкого деления на «плохой-хороший» или «добро-зло». Это профанация, дорогая дочь! – понесло папу. – На самом деле черным и белым могли назвать желтое и фиолетовое, зеленое и серое. Я назвал красное и синее. Это противоположности. В любом человеке есть две противоположности – и они не «плохие-хорошие», они просто противоположности, свойственные именно этому, конкретно взятому, человеку. Именно их слияние, слияние двух разностей делает нас цельными личностями, Катрина! – совсем уж патетически возопил Томас. Сейчас встанет, возденет руку к небу и начнет голосом оперной дивы рассказывать о добре и зле, и тучи над ним расползутся, дав возможность солнечным лучам стукнуть Томаса по макушке.
– Вот яркий пример. День и ночь. В средневековье считали, что ночь – время темных сил, зла и насилия, когда совершаются самые кровавые ритуалы! Но на самом деле – какая, к Айвазовскому, ночь – плохая? Это всего лишь предрассудок! Пред-рас-су-док! – поднял вверх указательный палец родитель. Вот же театр одного актера мне достался. – Ночь – это время суток, которое кардинально отличается по некоторым признакам от дня. Это не зло. А день – разве днем не творилось зло, приписанное ночи? Еще как. Все смешано и перемешано. Плохое перемешано с хорошим. В каждом из нас есть доброе и злое. Вокруг противоположности: синее и красное. Их совокупность – конечный результат. Те же день и ночь дают нам полное представление о сутках. Так и якобы плохие и хорошие черты человека не плохи и не хороши – они лишь составляют личность человека. Они дают единство души. Тебе понятно, Катюша? – неожиданно спросил меня он.
– Более или менее, – уклончиво сказала я, чувствуя, как больше и больше я замерзаю.
Мне нравились его мысли – прав, наверное, он прав. Нет четкого разделения на «плохой-хороший».
А Кей и Антон – они тоже такие? Не черный – плохой и белый – хороший (кто из них кто, я до сих пор не знаю), а просто разные – разноцветные, так сказать, не похожие друг на друга мировоззрением и характерами? Если существует Кейтон, то, судя по папиной теории, его можно оправдать и сказать,
– Ой, как красиво и здорово получается! – похвалила я папу, чтобы он успокоился – ведь пока не скажешь хороших слов и не согласишься с его точкой зрения (без сомнения, самой верной в радиусе тысячи километров), Томас будет упорно просвещать тебя. – И картина выглядит такой классной. Нежной.
– Вообще-то это еще не все, – застенчиво добавил он, – на первом плане здесь появится Говорящая Кишка.
– Фу-у-у, – передернуло меня тут же. – Какая гадость. А так нельзя оставить?
– Нет! Ведь так не видно смысла! – замахал руками родитель. – Нет смысла!
– А кишка какой смысл несет? Съедобный, что ли?
– Это аллегория человека без духовности, – тут же получила я серьезный ответ. – Здесь я хочу опереться на Франсуа Рабле.
– Ты же презирал классику!
– Рабле – гиперболик! Он мой старший брат в искусстве! Почитай «Гаргантюа и Пантагрюэль» и ты все поймешь! Ах, Катя, это же ты, что я распинаюсь.
– Что значит я? – сделала вид, что обиделась, я.
– Моя любимая дочка, которая не интересуется живописью в целом, и ее бедным отцом-художником в частности, – с кроткой улыбкой развел руки в стороны Томас.
Картину в своей комнате мне больше не хотелось вешать. А про молодого человека я забыла спросить.
– Пошли домой, у меня в рюкзаке мороженое тает, – скомандовал Томас (зачем мороженое в такую холодину?) и потащил меня в квартиру, развлекая невероятно «интересным» рассказом о том, какого он недавно обнаружил «талантливого молодого творца» с «необычным видением мира». Даже предложил мне начать встречаться с таким прекрасным парнем, но вовремя вспомнил, что у меня есть Антон, и пристыжено замолчал.
Дома мне предстояло пообщаться с братиком. И сделать это я решила после ужина, когда, выиграв у Нелли сражение под названием «Кто моет посуду» и получив саркастические замечания от Леши относительно способа получения моего законного трояка. Когда я рассказывала родственникам про сдачу экзамена, они отчего-то хохотали, а Томас даже выразил желание познакомиться с Василием Петровичем, чтобы нарисовать его портрет и пополнить тем самым его коллекцию «Замечательных нелюдей».
– Эдгар, – заглянула я в комнату брата после ужина, просчитав, что после принятия вкусной пищи он будет добрым. В его личных компьютерных покоях, опутанных проводами, как паутиной, то и дело слышались звуки автоматной очереди, бессвязных выкриков и лязг оружия. Это мой старший брат. Главный паук в этом логове играл в очередную игрушку, с азартом щелкая мышкой и стуча по клавиатуре так сильно, словно она была сделана из титана.
Сам брат, ссутулившись, притаился на своем вертящемся стуле, поставив локти на гладкий стол, заваленный дисками и разными обертками. Этот грязнуля плохо представлял, что такое мусорное ведро и путь к нему в нашем доме без компаса найти не мог. Хотя, с другой стороны, в последнее время он меньше времени проводил за компом и даже ездил в универ.
– Играешь? – сказала я и уселась на диван. Эдгар кивнул мне (он кивнул, не поворачиваясь, и его кивок смотрелся, как ответ Мистеру Священному Монитору). Минут пятнадцать я наслаждалась его виртуозной игрой – воин Эда отлично справлялся с поставленными задачами и противник – мерзкие жукосвиноподобные монстры, от которых Томас точно пришел бы в восторг, был почти повержен.