По ту сторону жизни

Ильин Андрей

– А можно мне их увидеть?

Строго глянул товарищ Сталин.

– Нельзя, Нугзар. Там следователи, они к ним никого не пускают. Не положено это. Но я попрошу, может быть, товарищу Сталину не откажут, пойдут навстречу. А ты пока располагайся, отдыхай с дороги. Завтра тебе комнату твою покажут в общежитии, где ты жить будешь.

– Спасибо това… спасибо, дядя Иосиф.

– Не за что, дорогой. Близкие люди должны помогать друг другу, так велят наши законы.

* * *

Тревожные думы у зэка, и все про одно и то же – про жизнь и волю. Больше про

волю, где нет вертухаев, баланды, натасканных на человечину собак, кума, блатных… где есть женщины в лёгких ситцевых платьях, трамваи и киоски с мороженым, которых, живя там, просто не замечаешь. Но чтобы увидеть волю, нужно сохранить жизнь. И это становится главной целью зэка – выжить любой ценой. И он живёт в условиях, в которых любая собака, любое животное давно бы сдохли. Живёт, несмотря ни на что, не чтобы жить, но чтобы дождаться, уйти за проволоку и начать жить там, на воле. Но когда здесь, на зоне, за ним приходит смерть, оказывается, что и эта никчёмная, мучительная жизнь ему дорога, и он цепляется за дни, часы и минуты своего существования. Удивительно это…

Толчок локтем в бок:

– Чего пригорюнился, студент?

Оглянуться, глянуть. Кто это? Рожа знакомая, но всех не упомнить, лагерь – он большой, а лица все одинаковые, все – исхудалые, с тёмными провалами глазниц и ввалившимися щеками.

– Ты кто?

– Называй меня «Крюк», все меня так кличут.

– А чего так?

– Вишь согнулся, за столом много сидел, бухгалтер я в той жизни. А теперь «мужик». На, кури. – Сунул в руку скрутняк из газеты, что дорогого на зоне стоит.

Взять самокрутку, затянуться. Махра злая, в нос бьёт и лёгкие, до кашля и выступивших на глазах слез. Но табак голод перебивает и голову крутит, печальные мысли отгоняя.

– Крепкий табак… Тебе чего от меня надо?

Не верят зэки в просто так. Не бывает просто так – если тебе что-то дали, обязательно что-то попросят взамен. Иногда жизнь твою.

– Говори.

– Ничего не надо. Говорят, приговорили тебя блатные?

И как ножом по сердцу, как заточкой в бок. Зачем напоминать, когда забыться хочется? Зачем душу бередить, когда ничего изменить нельзя. Воровской приговор он хуже прокурорского, тот еще может сбавить или стенку «четвертаком» заменить, или под амнистию подвести, а эти – нет, эти не помилуют! Этот приговор окончательный без кассаций и жалоб. И даже если вдруг на другую зону переведут – и там они достанут, пусть не сразу, но обязательно, во все края малявы разослав. Не уйти из-под того приговора, не спрятаться.

Смотрит «Крюк» как-то даже весело и не понять, чего ему нужно.

– Зачем тебе про то знать? Или ты от «Кума»?

– Я сам себе кум… Скажи, ты зачем за «Деда» встал?

– Дурак был.

– Это точно. «Деда» один хрен не уберегли, а сами подставились. И ты, и «Летун». Я ведь тоже все это видел и зубками скрипел, да не встал. Потому как последствия понимал – плетью обуха не перешибёшь. Кабы все впряглись да кипешь подняли… Только никто не будет, всяк свою жизнь стережёт, о соседе не заботясь, а урки – они кодлой, поодиночке с ними не справиться.

– Чего говорить теперь – встал и встал.

– А к «Сивому» в служки чего не пошёл?

– Откуда ты знаешь?

– Наблюдательный я. И любопытный. Ты как от него шел, от тебя за версту картошечкой на маслице и лучке жаренной в нос шибало. А чего бы он тебя за просто так кормил? Значит – сватал. А ты отлуп ему дал, иначе на свои нары уже не вернулся бы.

– Гладко пишешь, только не пойму к чему?

– К тому, что сегодня ночью они к тебе пожалуют.

И как морозцем по хребту, так что волосы на затылке зашевелились.

– Кто сказал?

– Слышал. Так что ты парень нынче не спи – бодрствующего они тебя резать не станут, им шум не нужен. И вот на тебе.

– Что это?

– Держи, там посмотришь.

В ладонь ткнулась какая-то холодная железка. Заточка, из арматуры сработанная. Пощупать пальцами: рукоять – тряпка, в несколько слоёв накрепко проволокой примотанная, остриё, как шило, зачернённое, на конце – калёное.

– Откуда?!

– Оттуда, где уже нет. Обращаться-то с инструментом умеешь?

– Не очень.

– А надо – очень. С волками жить – по-волчьи клыками клацать. Коли не резал никого – с блатными не совладаешь, они в этом деле мастаки, не одну душу на небеса спровадили. Но ты вот что – ты ненароком инструмент сей им покажи – полезно им будет его увидеть.

– Зачем?

– Затем, что свои шкуры дырявить им резона нет, не любят они, когда им дырки в ответку прокалывают. Увидят заточку, сообразят, что им тоже прилететь может. Зарезать, конечно, они тебя зарежут, по-всякому, но, может, и ты кого зацепишь. Они же не знают, что ты в этом деле сосунок. Так что сразу не сунутся, будут случая подходящего искать.

– Не смогу я – усну.

– А ты не спи! Продай, что хошь, чаю купи, чифирь завари.

– Ладно, одну ночь вытерплю. А вторую?

– Вторую я тебе подмогну – полночи ты посторожишь, полночи я. Всё легче будет.

– Для чего тебе это?

– Не люблю, когда хороших людей как баранов режут.

– Да ведь всё равно – не сегодня, так завтра. Бессмысленно всё это!

– Э-э, нет, парень, завтра не сегодня! Жизнь, она в каждую следующую минуту может так повернуться… Человек предполагает, а господь располагает. А он повыше любого прокурора сидит! Так что давай не дрейфь. Я теперь рядом с тобой лягу, может, еще кого подтяну, кто в драку не сунется, но лягнет тебя, чтоб проснулся. Ну всё, бывай. И нос раньше времени не вешай!

Ушёл «Крюк», на прощание махнув, и как-то легче стало, не потому даже, что надежда появилась – какие тут надежды, но потому, что кто-то руку протянул…

* * *

Стоит на полянке заляпанный по самые стекла «Виллис», подле которого толкутся два офицера и гражданский. Что-то смотрят, руками показывают.

– Поганое место.

– Что так?

– Подъезды – одна-единственная грунтовка, не дорога – слёзы. Пройдёт сильный дождь – хрен выберешься, и объезда нет. С той стороны – болота, с другой – озеро, между – более-менее сухой перешеек. И с другой стороны не подберёшься, там сплошные нехоженые урманы. Мешок! На хрена сюда забираться? И сам путь вёрст сорок – пока зэки дойдут – четверть помрёт.