По ту сторону

Устьянцев Виктор Александрович

Наверное, двустволка их и подвела: о чем же еще мог подумать милиционер в Раменском, увидев двух пацанов с ружьем?

Он деловито осмотрел двустволку, похвалил:

— Хорошее ружье, «тулка». А патроны-то небось дробью заряжены?

Они не знали, чем заряжены патроны. Милиционер ковырнул ногтем картонный пыж.

— Так и есть. Эта дробь только на птицу, ей и зайца не убьешь. А вы, поди, фашиста хотите ей прикончить?

— Ага, — проговорился Феликс, хотя Володя и успел ткнуть его локтем в бок, предупреждая, чтобы тот не проговорился.

Потом

они долго сидели в маленькой грязной комнатке, милиционер куда-то звонил и звонил и никак не мог дозвониться. Наконец бросил трубку, почесал затылок, вздохнул и сказал:

— Ну ладно, поехали.

А потом, уже дома, мать сняла с гвоздя отцовский ремень…

Вечером пришел старший брат Николай. Он не очень рассердился, а только посмотрел внимательно и сказал с жалостью:

— Глуп еще ты, Володька.

И стал рассказывать про войну, как там тяжело, каким надо быть физически сильным, а главное — образованным, потому что без образования даже на войне не обойдешься. Выходило, что для Володьки сейчас самой лучшей помощью фронту была отличная учеба.

Володя до этого слушал брата внимательно, а когда тот заговорил про учебу, представил опять свой класс, тетрадки, домашние задания — и ему стало скучно. Дальше он уже не слышал, о чем говорил брат, а опять мысленно видел идущих на фронт ополченцев и вопрошающего с плаката буденновца: «Ты записался добровольцем?»

И когда брат замолчал и выжидательно посмотрел на него, Володя упрямо сказал:

— А я все равно убегу!

На этот раз они убегали втроем: он, Юрка Гаврилов и Лешка Зайцев — все одноклассники. Добрались до Мичуринска. К тому времени у них кончились все запасы, они вторые сутки голодали. Денег не было, да если бы даже и были, что на них купишь? На рынке буханка хлеба стоит не меньше сотни рублей. Тут уж не до буханки. Хотя бы корочку.

И вдруг они увидели в дальнем углу такого же, как они, мальчишку, жующего колбасу. Мальчишку звали Генкой, он был эвакуированный, где-то потерял родителей, и вот уже неделю скитался, не решаясь обратиться за помощью в милицию, потому что милиция отправляла в детдом, а Генка туда не хотел. И вот теперь в грязных руках Генки было полколеса колбасы, он рвал ее зубами и глотал не прожевывая. Заметив, что за ним наблюдают, Генка спрятал колбасу за пазуху.

— Ге-е-н, да-а-й! — первым попросил Лешка.

Генка свернул кукиш.

— Во видел? Сам достань.

— А где ты достал? — спросил Юрка.

— Вон там, за вокзалом, склад есть, там военным пайки выдают. Вот мне один раненый и дал.

— Не врешь?

— Больно надо!

— Айда, робя! — сказал Володька и бросился к двери. За ним побежали и Лешка с Юркой.

И верно, дверь склада была открыта, возле нее стояла очередь из военных — человек пятнадцать. Кладовщик убеждал стоявшего впереди капитана:

— Сахар кончился, заменяем пшеном. Вот смотрите, точно по калькуляции, соответственно калорийности.

— Да где же я пшено варить буду? — не сдавался капитан. — Мне еще трое суток ехать…

В это время к очереди подбежал старшина с избитым оспой лицом, в распахнутой шинели, из-под которой виднелась медаль «За отвагу».

— Братцы, — обратился к стоявшим старшина, — пропустите без очереди. Поезд всего десять минут стоит. Мне только чаю, осьмушек десяток. Пополнение везу, а заварки нет, один кипяток хлещем.

— Куда пополнение-то? — спросил кто-то из очереди.

— Известно куда — на фронт.

— На какой фронт-то?

— Пока в Москву, а там пошлют куда надо.

— Получайте. — Капитан уступил место у прилавка.

Пока кладовщик отсчитывал старшине осьмушки чая, Лешка ныл:

— Слышали? Поезд на Москву, давайте вернемся? Хочу домой!

— Замолчи! — прикрикнул на него Володька.

— Мы здесь с голоду помрем, а до фронта не доберемся, — не унимался Лешка.

Юрка молчал, но было видно, что и ему хочется домой.

— Ладно, — согласился Володька. — Уезжайте, а я уж один…

Они увязались за старшиной.

Поезд стоял на втором пути, он был пассажирским, и это облегчало задачу — можно ехать на подножке. Они пролезли под вагоном на другую сторону и выбрали подножку второго от хвоста вагона. Но до того, как поезд тронется, садиться не стали, по своему горькому опыту зная, что перед отходом появится патруль.

Так и есть: бегут сержант и два красноармейца. Они согнали с подножек нескольких женщин с узлами, сняли с буферов молодого парня с чемоданом. Женщин отпустили, парня двое красноармейцев повели в комендатуру, а сержант остался наблюдать за отправкой.

Наконец поезд тронулся, Юрка и Лешка прыгнули на подножку. Володька увидел, что у Лешки соскочила калоша, поднял ее и побежал догонять вагон. Он совал Лешке калошу, а тот никак не мог ее поймать — сам боялся сорваться. А сзади бежал сержант и кричал:

— Слазьте! Слазьте, а то стрелять буду!

Кричал он не зло, а так, для порядка, даже, пожалуй, весело, ясно было, что стрелять он не собирается, — только пугает.

А Лешка уже вцепился в поручень обеими руками. Володька подумал, что без калоши Лешка до Москвы околеет. «Ладно, сойду на следующей станции», — решил Володька и тоже прыгнул на подножку.

Но на следующей станции поезд не остановился. Видно, Москва сильно нуждалась в пополнении, поезд пропускали вне очереди, он шел без остановок, пролетая на большой скорости промежуточные станции. А три маленьких серых комочка, казалось, примерзли к подножке второго от хвоста вагона…

Третий побег из дому он совершил, когда немцев уже далеко отогнали от Москвы, в марте 1942 года.

Еще стояли морозы, но Володе казалось, что теперь они ему нипочем. Отцовские сапоги хотя и великоваты, зато можно намотать две пары портянок. На одном сапоге отстала подметка, но тоже не велика беда — прикрутил подметку куском медной проволоки…