По ту сторону
Шрифт:
— Все?
— Все, — упавшим голосом отвечал Володя, зная наперед, что последует за этим вопросом. А за ним следовала всегда одна и та же фраза:
— Вот подрастешь еще сантиметров на десять, тогда и приходи.
И уже вдогонку давался один и тот же совет:
— Ты, брат, на кашу нажимай — помогает.
После этого начальник политотдела дня на два загружал Володю какой-нибудь работой, лишая его возможности бывать в подразделениях. Видимо, он полагал, что это бойцы переманивают мальчонку к себе.
Чаще и охотнее всего Володя посещал разведроту. Разведчики — народ особенный, веселый и отчаянный.
Политрук разведроты Гусельников иногда разрешал Володе присутствовать на занятиях, сам учил его разбирать и собирать пистолет, давал пострелять.
— Со временем из тебя может хороший разведчик получиться, — говорил он.
А время на войне имеет особый счет. За одну ночь человек порой постареет на двадцать лет, а одна секунда промедления может стоить всей жизни.
Бригада вела тяжелые бои. И хотя разведчиков берегли для особо важных дел, потери рота несла большие. То одна группа не вернется с задания, то в другой половины не досчитаются. И каждый раз, когда роту пополняли наиболее опытными бойцами, Володя уговаривал Гусельникова пойти к начальнику политотдела. Наконец уговорил, и они вместе предстали перед Шараутиным. Петр Васильевич уже догадался, с чем они пришли, он, как всегда, выслушал до конца. И как всегда, спросил, но на этот раз уже Гусельникова:
— Все?
И Володя уже не ожидал ничего, кроме совета подрасти на десять сантиметров и пресловутой каши, но Шараутин вдруг сдался:
— Ладно, пусть идет. Но вы мне за него головой ответите. Поняли? Ума-разума пусть набирается, но в разведку посылать запрещаю. Мал еще. — И уже весело добавил: — Вот если подрастет сантиметров на десять, тогда другой разговор…
За «языком»
К тому времени положение на участке фронта в районе Копостичей стабилизировалось. Не хватало сил для наступления, необходимо было пополнить войска людьми и боевой техникой. Немцы, очевидно, об этом знали или догадывались, но сами почему-то тоже не наступали, хотя момент для контрудара был удобный. И важно было срочно выяснить, почему они не наступают: готовятся к чему-то или производят передислокацию?
Многочисленные попытки взять хотя бы одного «языка» не увенчались успехом — фашисты крепко засели за минными полями, «спотыкачами» и прочими сооружениями. Рота потеряла несколько лучших разведчиков. А командование требовало немедленно, в ближайшие же сутки, достать хоть какого-нибудь завалящего, но живого немца.
Операцию выполняли тремя группами: одна группа захвата и две группы прикрытия. Задолго до темноты они сосредоточились возле деревни Нижнее Чупахино — здесь им надлежало перейти линию фронта, углубиться как можно дальше в тыл, все, что можно, разведать самим и непременно взять «языка».
Как ни умолял Володя политрука Гусельникова, тот категорически запретил ему участвовать в операции. Согласился только отпустить до первой линии наших окопов, чтобы «посмотреть, как уходят в разведку».
Разведчики сидели в блиндаже командира стрелковой роты и ждали наступления темноты. Они были особенно подтянуты, сосредоточены, даже молодежь притихла. Командир стрелковой роты, молодой капитан, только что получивший это звание, предлагал, хотя бы слегка «обмыть» его и уже выложил на стол две полные фляжки, но разведчики отказались.
— После, когда вернемся, — пообещал капитану сержант Гордымов и, посмотрев на часы, сказал: — Пора уже. Ну-ка брякни соседу слева, чтобы пошумел.
Капитан кивнул телефонисту, и тот, крутнув ручку телефона, закричал в трубку:
— Ноль-седьмой, ноль-седьмой!
Ответили скоро, телефонист протянул трубку капитану, и тот тихо сказал:
— Это я, ноль-шестой. Спасибо, приходи обмывать. А пока музыка требуется. Ну да, повеселей, дуй во все трубы.
Едва он положил трубку, как где-то слева глухо застрекотал пулемет. Захлопали винтовочные выстрелы, ухнул взрыв, и с потолка посыпалась земля.
— Ну, мы пошли.
— Ни пуха, — сказал капитан.
— Пошел к черту!
Они вышли в траншею, здесь стрельба слышалась более резко, на темном небе метались ее сполохи. Было ветрено, по синему полю кудряшками завивалась поземка, и уже в пяти-шести метрах разведчики исчезали, будто растворялись в темноте.
Как только уполз последний разведчик второй группы прикрытия, Володя тоже взобрался на бруствер. Его никто не окликнул, стрелки, занимавшие траншею, решили, что он и есть последний из группы, и Володя пополз вперед.
Он догнал вторую группу и долго полз вместе с ней, пока его не заметил сержант Гордымов.
— Как ты сюда попал? — шепотом спросил он.
— Политрук разрешил.
— Врешь ведь. Ну да ладно, ничейную полосу мы уже прошли, отправлять тебя обратно нет смысла. Заметит фриц — всю обедню нам испортишь. На вот, держи, — Гордымов сунул ему наган. — Без команды не стрелять.
Они уже подползали к переднему краю немецкой обороны, уткнулись в колючую проволоку. Заграждение было в три кола, на проволоке развешаны пустые консервные банки, ветер то гудел в них, то вдруг завывал тонко и пронзительно, где-то банка с противным скрипом скреблась о проволоку. Было от этих банок шумновато, и все-таки первый щелчок ножниц прозвучал как выстрел, все невольно припали к земле. Прошло еще минуты две или три, пока кто-то перекусил другую нитку. Потом уже чаще — щелчок за щелчком — клацали не то ножницы, не то кусачки, но теперь не так громко. Наверное, и первый щелчок был не громче этих, только показался таким сильным, потому что первый…
Потом они ползли между траншеями и слышали то справа, то слева чуть приглушенную ветром гортанную немецкую речь. У самой опушки леса едва не наткнулись на часового — он караулил замаскированные в лесу танки.
Вообще говоря, можно было бы тихонько снять и этого часового. Но Володя уже понимал, почему разведчики не стали его брать. Те, что на самой передовой, мало что знают, дальше своего окопа, как правило, не ходят. А если зайти поглубже, можно и штабную птицу поймать. К тому же чуть поглубже в тыл — немец ходит без особой опаски.