По волчьему следу
Шрифт:
И что это значит?
Ничего.
Разве что вещи собрать надо.
Я еще подумала, что возвращаться на родину вот совершенно не тянет.
Глава 2. Вабельщик
«Вабельщиком именуют охотника, коий обладает удивительным умением подражать голосу птицы или зверя. Вабельщик побуждает оных отзываться и тем самым выдавать себя. Или же вовсе зовет, подвод под выстрел».
После таких разговоров Бекшеев чувствовал себя даже не грязным. Он словно пропитывался гнилью чужих душ, и она оседала где-то там, внутри, куда ни одному целителю не добраться.
Хуже всего, что гниль эта никуда не уходила.
Она таилась. Она копилась. И Бекшеева не отпускала мысль, что когда-нибудь её станет настолько много, что он и сам уподобится этим…
Господин Петров, мещанин, тихо плакал, закрыв лицо ладонями. Слезы текли сквозь пухлые пальчики, падали на лист, на котором не появилось ни слова. От слез на листе оставались влажные пятна. И плечи Петрова вздрагивали.
Наконец, громко всхлипнул, он вытащил из кармана платок и высморкался.
– Меня расстреляют, да? – поинтересовался он жалобно.
– Это решит суд.
– Врете, – Петров вытер лицо рукавом. И прикосновение жесткой ткани оставило на коже красный след. – Расстреляют… я читал, да, читал… был суд… над Коломийцевым. Его уже расстреляли?
– Приговор пока не приведен в исполнение. Всегда возможна подача апелляции. И суд учтет вашу готовность сотрудничать.
Общие слова.
Да и нужны ли они? Может, проще подтвердить, что все так и будет? А Петров прав. Так и будет. Есть показания, а помимо них – улики. Те же чулки погибших девушек, заботливо сложенные в самодельную шкатулку из открыток. И каждый – подписан.
У Петрова почерк аккуратный, буквы кругленькие, с завитушечками. Одна к другой.
Да и взяли его при очередной попытке…
И трупов на нем семь, а потому надеяться на снисхождение глупо. Петров, которого отпускало, мелко дрожал. И дрожь эта отдавалась в пальцах. Вот он скомкал платок. Огляделся в поисках урны и не нашел. Выдохнул резко и совсем иным тоном поинтересовался.
– Что вы со мной сделали?
– Ничего.
– Вы на меня воздействовали! – эта мысль показалась ему спасительной. – Конечно! Вы на меня воздействовали! Магически! И принудили рассказать все это!
Бекшеев поморщился.
– Я буду жаловаться!
– Ваше право.
Бекшеев посмотрел на Сёмушкина, который тихо сидел в углу с бумагами. Пусть вызывает конвойного. Они свое дело сделали. Так что дальше пусть следственный комитет с этим дерьмом разбирается.
– А я не подпишу! – взгляд не остался незамеченным. – Я не подпишу все это вранье! Вы мне внушили! Да, да… мама говорила, что магам верить нельзя! Вы мне в мозги залезли! Вы…
Петров повел головой и, упав на четвереньки, выгнулся, завыл во весь голос. А потом начал биться лбом о пол, впрочем, как-то неестественно, осторожно, сдерживая силу удара.
– Не сочтите за критику, – Бекшеев оперся на стол и поднялся. Нога опять разболелась. И голова тоже. – Но вы несколько недотягиваете. Не хватает экспрессии…
Петров крутанулся и попытался укусить себя за руку.
Будет и дальше отыгрывать безумца в надежде, что таковым его и сочтут. Пускай… актерские данные у него так себе. Так что суда не избежит. И Петров, кажется, понял. У самой двери Бекшеева настиг его тонкий дрожащий от нервного напряжения голос.
– Я знаю, почему ты меня нашел!
– Потому что ты был неаккуратен.
– Нет… потому что ты такой же, как и я! – в голосе теперь звучало торжество. – Такой же… такой! Разница лишь в том, что я охотился за потаскухами, а ты…
Бекшеев аккуратно закрыл дверь и постарался не морщиться от боли, которая стала почти невыносима. Настолько, что, дверь прикрыв, он позволил себе просто постоять. Недолго. Несколько ударов сердца. Но и этого хватило, чтобы стало легче.
– Уводить? – Туржин, дежуривший за дверью на всякий случай, отвернулся. Но на лице его скользнуло выражение легкой брезгливости.
– Уводите. И оформляйте, – Бекшеев сделал шаг. И еще. На чистом упрямства. Зимы нет, что заставило нервничать. Обычно она держится рядом. Он и привык.
А теперь чувствовал себя обманутым.
Глупо.
Туржин нехотя посторонился, пропуская начальство. Сам он, приехавший в Москву откуда-то из-под Мурома отличался статью и силой, и потому на людей слабых, каковым полагал Бекшеева, смотрел сверху вниз. С недоумением. Особенно недоумевал он тому, как эти люди могут ходить в чинах.
Командовать.
Распоряжаться. И не чураться слабости своей.
Это вот несоответствие, никак не укладывавшееся в голове Туржина, несказанно злило его. Как и Бекшеев, который по мнению Туржина, занимал чужое место. Еще и с психами возился. Разговоры разговаривал зачем-то, когда понятно, что там не разговоры, там двинуть пару раз под дых, он все-то и расскажет, и покается, а не это вот.
Надо избавляться. От Туржина.
Или нет?
Все же известное зло. А кого на его место взять? Желающих много, да вот подходящих нет…
– Знаешь, – Зима все-таки нашла Бекшеева, на кухоньке, где уже дымил самовар, а рядом, на подносе, прикрытый чистым полотенчиком, ждал обед. – С каждым разом мне все больше хочется тебя прибить. Просто, чтобы ни мучился.
Она говорила это не впервые.
И постоянство успокаивало.
– Он сказал, что я такой же, – пожаловался Бекшеев, принимая чашку с травяным отваром. Чашка была фарфоровой, красивой формы, с узким донцем и ручкой вычурной формы. Ко всему ручку покрывала позолота, а на дне чашки имелось клеймо Кузнецовской фабрики.