По живому следу
Шрифт:
Тем временем в столице чуть не грянула катастрофа. Именно так на фоне непрестанных успехов фирмы выглядел неожиданный визит участкового в квартиру-студию. Как раз в самый разгар работы.
Беспечный Мотя, не спросив, кто там, сразу же распахнул дверь. Участковый потоптался в прихожей, дав время как-то прикрыться участникам съемок.
Мотя пригласил его на кухню, угостил пивком. Потом налил водочки.
Участкового все-таки удалось напоить в достаточной мере, для того чтобы незаметно стащить с него штаны и уложить бездыханное милицейское тело на цветастой раскладушечке. И подложить к нему одну из актрис.
Сфотографировали. Целую пленку извели. Потушили свет и стали ждать. Часа через полтора вышла измочаленная девушка, прикрываясь полотенцем.
— Он меня трахнул, — доложила она.
— Ну и ну, — удивился Мотя, — гигант просто! В таком состоянии — это надо уметь.
— Хорошо, иди спать, — разрешил Виктор.
Участковый вышел, сонно зевая и потягиваясь:
— Ну, Мотька, наливай на посошок. Мне пора. Скоро дежурство кончается.
Оделся и ушел.
Мотя Гладильщиков, допустивший такой непростительный промах, для верности сунул участковому в карман три сотни рублей. Из своих собственных.
— Да, — перевел дух Виктор, — нужно менять дислокацию.
Позвонили Лейле — посоветоваться.
— Ладно, — после недолгого раздумья сказала она, — приезжайте ко мне, можете пожить некоторое время. Пока не снимете новое помещение для студии.
Вечером, когда они подъехали к шикарному коттеджу Лейлы, хозяйка ожидала гостей на крыльце:
— Привет, мальчики и девочки, проходите на второй этаж. Располагайтесь. Только обувь снимайте, а то ковры затопчете…
— Не затопчем. — Авербух галантно поцеловал ручку хозяйки и снял ботинки. — Кстати, Лейла, я тебя давно хотел спросить: Ладода — это фамилия или кликуха?
— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезала та и повела их наверх.
Несмотря на то что ей не раз приходилось рассказывать слезливые, душещипательные истории клиентам, подробностями своей настоящей биографии Лейла предпочитала ни с кем не делиться.
23
Вероника не любила рано вставать. Даже когда ей приходилось это делать, она просыпалась медленно, неохотно. Сначала ей снились так называемые предутренние сны, крайне быстрые, неясные, оставляющие не яркие, образные картинки, а скорее некое чувство тревоги и тоски.
Вот и сейчас, проснувшись и потягиваясь на своей широкой кровати, она пыталась воссоздать образы ушедшего сна: какая-то толпа, вроде бы вокзал, и одновременно холмы, горы, вот она уже куда-то лезет, карабкается вверх…
— Вероника-а! — слышится чей-то голос.
Она оглядывается, роняет сумку, пытается поймать ее на лету — и падает.
И вот уже нет толпы, а есть только нескончаемая лестница, ступеньки которой невероятно высоки. С трудом поднимается по ней Вероника: каждая ступенька все выше и выше. Нет больше никаких сил карабкаться вверх. Неожиданно появляется бабушка Вероники, умершая много лет назад, и говорит:
— Вот она, сумка, нашлась, — причем ее голос звучит как-то неприятно резко, у самого уха.
«Какая сумка? — думает Вероника, — при чем тут сумка, ведь бабушка умерла пятнадцать лет назад…»
— Вот она — сумка! — с такой же резкостью и громкостью звучит тот же голос рядом с Вероникой.
Бритвина открыла глаза.
Это Валентина, приходящая домработница, бывшая знакомая матери Вероники, убираясь, обнаружила за диваном сумку и сочла нужным сообщить об этом хозяйке.
«Господи, ну почему, когда я сплю, обязательно нужно подойти и рявкнуть у самого уха?»
Вероника ворочалась с боку на бок, пытаясь восстановить в памяти последовательность предутренних переживаний и избавиться от нарастающего чувства раздражения.
— Вероника! — Тот же голос настойчиво продолжал ее будить.
«Что за дура», — Бритвина все еще сдерживает себя.
— Неужели ты не видишь, что я сплю? — сказала она вслух.
— Тоже мне, — продолжала ворчать Валентина, — барыня нашлась, давно ли босиком под лавку бегала, а теперь ишь… Все бы ей спать, вон ребенка своего проспала…
— Вон отсюда! — Вероника вскинулась на кровати.
— Думаешь, испугалась? — огрызнулась Валентина. — За эти копейки сама убирай!
«Копейками» Валентина назвала двести долларов, ради которых она приходила в квартиру Бритвиных три раза в неделю.
Длинная и худая, как жердь, неизменно в платке, обвислой юбке, Валентина давно уже раздражала Веронику.
«Неужели за двести баксов нельзя выглядеть по-человечески?» — возмущалась про себя Вероника. Она знала, что все деньги Валентина отдает недотепе сыну, который ребенка родить успел, а ума не нажил. Вот и жили они вчетвером в двухкомнатной малогабаритной квартире: Валерка — сын, его жена, ребенок и Валентина, единственная работающая из всей этой семейки.
…Если бы не мать, Вероника ни за что на свете не привела бы в дом эту женщину. А случилось это прошлой осенью, когда Екатерина Львовна, мама Вероники, будучи тяжело больной, попросила дочь помочь сыну Валентины найти работу.
— Обещай мне, — говорила Екатерина Львовна, держа дочь за руку, — что ты поможешь им.
«С какой стати я должна им помогать?» — хотела было возмутиться Вероника, но, глядя в лицо матери, смягчилась:
— Хорошо, мама, я помогу, главное — ты не волнуйся, тебе сейчас нельзя.
Екатерина Львовна умирала. Болезнь Паркинсона развивалась быстро. Надежды на врачей и на дорогие лекарства не оправдали себя, оставалось только считать дни и с трудом переносить материнские мучения и боли.
После смерти матери Бритвина отправилась в гости к Валентине. Грязь и нищета неприятно поразили, но Валентина тогда казалась скромной, доброжелательной. Проводив гостью на кухню, принялась жаловаться на жизнь. Жаловалась долго, нудно, пока Вероника не сказала:
— Не волнуйтесь, мы что-нибудь придумаем.