По зову сердца

Алексеев Николай Иванович

Прочитав эти строки, Вайзе вскочил как ужаленный и побежал к коменданту. Рейнгольда он застал стоявшим за письменным столом.

Его рыжие усики вместе с тонкими губами нервно дергались.

– Вы что, тоже получили контрультиматум? – спросил Вайзе, позабыв поздороваться.

– Получил, – ответил Рейнгольд и крепко сжал зубы, чтобы не наговорить дерзостей этому зазнавшемуся эсэсовцу, послушавшись которого он вывесил злополучное объявление.

– Что вы, майор, скисли? – насмешливо начал Вайзе. – На такую наглость надо отвечать решительно. Это – арапство! Самое настоящее арапство! Берут на испуг. Видите, они нам диктуют, срок ставят… Тоже мне

власть! Мы им покажем, кто здесь властвует! – Вайзе подошел и опустился на стул, обтирая шею платком. Сел и Рейнгольд.

– Понимаете, герр майор? Мы обязаны любыми средствами захлопнуть «тигровую пасть»! А для этого необходимо прежде всего обезопасить войска от проникновения к нам шпионов и диверсантов, подавить партизанщину, разыскать примолкнувшую рацию, с которой наверняка схватим шпионскую организацию. Таким образом мы убедительно продемонстрируем, что не они, а мы здесь власть! Поэтому я предлагаю для острастки повесить двух-трех человек…

У Рейнгольда расширились глаза. Он перебил Вайзе:

– Только не это, герр штурмбанфюрер. Сейчас не время…

– Что с вами, майор? – Вайзе прищурился.

– Я знаю их хорошо. Они могут это, – комендант потряс письмом, – выполнить. Все, что угодно, только не публичная казнь…

– Если они только посмеют, то тогда уничтожим весь этот поселок, всех от малого до старого! Камня на камне в нем не оставим! – Вайзе гулко хлопнул ладонью по столу и встал. Подойдя к Рейнгольду, он положил руку на его плечо и произнес: – Фюрер нас освободил от ненужной химеричной совести. И если в интересах нашей великой нации, друг мой, нужно будет истребить всех русских, истребим!

– Вы меня не поняли. Я не против уничтожения арестованных, но не здесь и не публично.

И они сошлись на том, что уничтожат двух человек – мужчину и женщину.

Вайзе, прощаясь, потряс руку Рейнгольду:

– Вот увидите – они сразу поймут, что мы не шутим.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Гераська нашел где-то старый бинокль и теперь целыми днями пропадал в роще. Забравшись как можно выше на старую березу и замаскировавшись ветками, он терпеливо наблюдал за окном кабинета Вайзе. Не упускал с поля зрения и хромого Кирилла, часто топтавшегося там во дворе. Долго пришлось Гераське ждать штурмбанфюрера. Но вот однажды штора в его окне вздрогнула, и в окуляре бинокля стал отчетливо виден Вайзе, а с ним два эсэсовца. Потом из-за косяка окна показалась женщина. Вдруг она сильно покачнулась от удара кулака в черной перчатке. Гераське даже показалось, что он слышит женский крик. Последовал второй удар, и женщина исчезла. В женщине он узнал Хватову.

Больно сжалось мальчишечье сердце. Гераське представилось, что вот так будет страдать и его мать. Долго пришлось сидеть на дереве, пока двое эсэсовцев протащили по двору Хватову и толкнули ее в подвал сельпо. Тут же вывели арестованных на обед.

Он ясно видел в бинокль и мать и деда Ефима. Мать вытирала концами платка глаза, видимо, плакала. Гераська крепче обхватил ствол березы, прижался разгоряченным лбом к бересте и не спускал с матери глаз.

– Мамочка, прощай! – прошептал Гераська, видя, как надзиратель снова толкнул ее в подвал. Он вытер грязным рукавом рубахи разгоряченное лицо, плюнул, циркнув сквозь зубы, и схватился за сук, намереваясь спуститься вниз. И уже свесил было ногу, но замер: внизу стоял человек в военной форме, похожей на офицерскую, с немецким автоматом через плечо, а поодаль от него еще два с винтовками –

наполовину в военной, наполовину в гражданской одежде, и еще из кустов виднелась голова в немецкой пилотке набекрень. Это белобрысое лицо Гераська где-то видел. И тут же вспомнил: «Это грузчик, работающий у гитлеровцев на станции. Полицай…»

– Чего ты там, малец, наблюдаешь? – спросил его офицер.

Гераська медлил с ответом. Но решив, что полицаи все равно пулей снимут, повесил бинокль на сучок березы и стал не спеша спускаться. Задержавшись на последних сучьях березы, он спросил офицера:

– А вы кто будете?

– Свои, – ответил офицер.

– Полицаи?

– Нет, партизаны.

– Врешь.

– Честное пионерское! – улыбнулся офицер. В тоне его голоса и в его широкой улыбке было действительно что-то «свое», располагающее.

Гераська, не раздумывая больше, камнем бухнулся на землю и, сразу вскочив, поднял руку в пионерском салюте.

– Пионер Герасим Щеголев. Наблюдаю за гестапо и подвалом в сельпо. Там сидят наши арестованные.

– И хорошо видно? – заинтересовался офицер.

– В бинокль.

– У тебя есть бинокль?

– Трофейный, одноглазый. В другой глаз, видно, наша пуля трахнула. – Гераська таинственно оглянулся. – А вы не боитесь фашистской облавы? Вчера они начали отсюда и пошли вот так цепью. – Гераська махнул рукой в сторону дороги.

– Как видишь, Герасим Щеголев, не боимся.

– А знаете, вот этот, что в кустах, в фашистской нахлобучке, – повел глазами Гераська в сторону Василия, – с фашистами якшается. Честное пионерское, сам видел. Он на станции у них грузчиком работает. А как, проклятый, старается! Мы ящик, а он два; нас трое, а он один. Ему при всех нас сам артельщик благодарность объявил и даже руку жал. – Гераська недоверчиво посмотрел на Василия.

– Спасибо, Герасим! Я к нему пригляжусь. – Офицер похлопал Гераську по плечу и, предложив ему снова лезть на березу, сам полез за ним. Там, на березе, Гераська показал офицеру школу, двор и подвалы сельпо, часть дома с террасой и сад комендатуры. По-мальчишески захлебываясь, стал рассказывать обо всем, что знал. Выложив все, что было на душе, Гераська стал просить командира выручить арестованных. – Мамка моя там… – умоляюще смотрел он ему в глаза.

– А за что ее арестовали?

– Наболтали, будто наш батя у вас в партизанах…

– А его фамилия тоже Щеголев? – спросил командир.

– Щеголев, – протянул Гераська, а сам не спускал глаз с партизана, ожидая услышать: «Да, Щеголев у нас», но тот покачал головой:

– Такого, Герасим, у нас нет.

– Вот видите, ни за что мамку в подвал упрятали… Эх, злодеи проклятые!

– А ты голову не вешай, солдат! – улыбнулся партизанский командир. – Мамку твою, может быть, и выручим. Всех выручим! А теперь вот что, друг, спускайся вниз и скажи вот тому партизану, что с новой винтовкой, чтобы лез ко мне. А ты пройди по тропе немного вперед и подежурь. Если что, тихонько свистни.

– А вы меня не бросите? Ведь мне деваться-то некуда.

– Не бойся – не бросим.

Обрадованный Гераська мигом спустился с березы и передал приказание солдату. Тот с винтовкой за спиной, у которой вместо прицела была какая-то черная трубка, сразу же полез на березу.

– Ух ты! – Гераська в знак высшей оценки до сих пор не виданного им снайперского прицела циркнул сквозь зубы и, поддернув штаны, еще раз певуче проговорил, подмигнув Василию: – Видал-миндал? Фрицу раз, и кислый квас! – и побежал к тропе выполнять первое партизанское задание.