Победа Элинор
Шрифт:
— Духовная непременно найдется: она, вероятно, выпала из моего кармана! — воскликнул Элинор.
Ланцелот ничего не говорил, но ждал исхода поисков. Если духовная будет найдена, то он готовился отречься от нее, потому что ему не оставалось другого выхода. Он ненавидел эту женщину, которая так внезапно восстала перед ним врагом и обличителем, которая напомнила ему самую тяжелую картину его первого великого бесчестья, которая поймала его с поличным во время его первого преступления. Он ненавидел Элинор и готовился принести ее в жертву ради своего спасения. С этим злым намерением оп поднял
— Что это такое, мистрис Монктон, шутка или заговор? — спросил он, — неужели вы надеетесь уничтожить действительную духовную моего деда, какова бы ни была его последняя воля, заявлением какого-то документа, поднятого вами будто в саду, и который, вероятно, никогда не бывал в этом доме, тем более в руках покойника? Неужели вы думаете, что найдется человек, который поверил бы вашей остроумной романтической истории о самоубийстве в Париже и о ночной сцене в Удлэндсе? Конечно, это была бы приятная сказка для какой-нибудь дешевенькой газеты, по не для чего другого?
— Осторожнее, мистер Дэррелль, — сказал Монктон спокойно, — наглостью вы ничего не выиграете. Если я оставляю безнаказанно вашу дерзость против моей жены, так это потому только, что я начинаю понимать, что вы такой презренный бездельник, который недостоин гнева честного человека. Гораздо лучше будет для вас, если вы придержите свой язык за зубами.
В последних словах немного было красноречия, зато в них слышался отголосок закона, который произвел сильное влияние на молчание Ланцелота. Палку свою мистер Монктон положил на стул у камина, а произнося последние слова, он взял в руки шляпу и палку, может быть, без умысла, но его движение не ускользнуло от брошенного украдкой взгляда виновного человека: он молчал и, мрачно нахмурившись, грыз себе ногти.
«Положим, — думал он, что завещание будет найдено и действительный документ будет сличен с подложным, который положен в бумаги деда, тогда на его долю выпадет жребий позора, казни и нищеты».
Все это он вытерпел в эту ночь, сидя посреди людей, из которых ни один не был его другом, все это было только предвкушением того, что придется ему вытерпеть на скамье преступников.
Некоторое время в комнате царствовало молчание. Встревоженные и испуганные сестрицы переглядывались друг с другом в ужасе, что все это дело закончится, пожалуй, тем, что они-то и пострадают, что они-то в своей беспомощности и будут обобраны — все равно кем бы то ни было: Ланцелотом или дочерью Джорджа Вэна. Утомленная своим напряженным состоянием, Элинор не спускала глаз с двери, в ожидании старого буфетчика.
Более четверти часа прошло в таком напряженном молчании. Наконец дверь отворилась и явился Паркер.
— Отыскали? — вскрикнула Элинор, вскочив к нему навстречу.
— Нет, нигде нет, мисс Лавиния, — сказал старик, обращаясь к своей хозяйке, — Я искал на каждом шаху, обыскал весь сад и ничего не нашел. Горничная тоже искала со мною — ни одной бумажки нет.
— Непременно она в саду, непременно там, — разве ветром сдуло, — воскликнула Элинор.
— В саду нет ни малейшего ветра, — возразил Паркер, — кустарники высокие и надо быть очень уж сильному ветру, чтобы перенести бумагу через деревья.
— Искали ли вы под деревьями, на земле? — спросил Монктон?
— Искал, сэр. Мы с горничною всюду обыскали.
Данцелот Дэррелль разразился громким дерзким хохотом.
— Еще бы! — воскликнул он, — иначе и не может быть, потому что вся эта история — выдумка. Прошу прощения, мистер Монктон за то, что я назвал это заговором. Это ничто иное, как маленькая галлюцинация вашей супруги, и, позвольте сказать, что она такая же дочь Джорджа Вэна, как я подделыватель подложного завещания.
От радости, что документ не найден, Ланцелот стал дерзким до безумия. В ту же минуту Монктон схватил его за шиворот и поднял палку над ним.
— Боже милосердный! — закричала Сара со страшным воплем, — здесь разбой, убийство! О! Это ужасно! И еще в ночь смерти!
Но прежде чем удар был нанесен, Элинор ухватилась за руку мужа.
— Джильберт, ты сейчас только говорил, что он недостоин этого, истинно недостоин! Он ниже негодования честного человека. Оставь его! — из любви ко мне оставь его! Рано ли, поздно ли, а его постигнет достойное наказание. Я думала, что это совершится в нынешнюю ночь, но тут произошло что-то непостижимое, чего я никак не могу понять.
— Послушай, Элинор, — сказал Монктон, опуская палку и отворачиваясь от Ланцелота, как от дрянного щенка, которого ему не дали наказать, — кому по этому последнему завещанию отказано наследство?
Ланцелот смотрел исподлобья, задыхаясь от бешенства, в ожидании ответа.
— Я не знаю, — отвечала она.
— Как, ты забыла?
— Нет я никогда не знала содержания этого завещания. Мне не было возможности взглянуть на него. Я схватила его со стула, куда бросил его Ланцелот Дэррелль, и сунула в карман. С тех пор я ни разу не взглянула на него.
— Так откуда же ты знаешь, что это было духовное завещание?
— Потому что я слышала, как Ланцелот Дэррелль говорил со своим сообщником, что это настоящее духовное завещание.
Сознание Элинор в ее неведении, видимо, облегчило Ланцелота.
— Теперь, мистер Монктон, позвольте и мне сказать одно слово, — сказал он с видом оскорбленной невинности, — вам очень хотелось удостовериться в справедливости обвинения, возводимого вашею женою на меня, и вы были готовы поверить на этот раз самой нелепой истории. Вы зашли гак далеко, что хотели было тут же па месте выместить на мне гнев свой посредством этой палки. Надеюсь, что теперь настала и моя пора задать несколько вопросов.
— Сколько хотите, — отвечал Монктон сухо.
Все случившееся ошеломило Монктона. Уверения Элинор казались так правдоподобны — и что же? Все это кончилось ничем. Как все это случилось, какая мрачная тайна таится во всей этой путанице обвинения и отречения? В груди Монктона глубокий корень пустила болезнь подозрения, посеянного вероломством первой любимой женщины. Он утратил чистейший и лучший дар благородной натуры — силу доверия.
— Очень хорошо, — сказал Дэррелль, — в таком случае, мистрис Монктон объяснит нам, может быть, каким образом мне удалось отворить конторку, из которой, вам угодно говорить, что я украл документ и положил на место его другой?