Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов
Шрифт:
Лишь через десятилетия после окончания войны был снят запрет с фронтовых тем. «Все о войне» шло вовсю: на театральных сценах, с киноэкрана, в печати. Мы, фронтовики, старались ничего не пропускать. Я любил такие «встречи», как мне казалось, со своей горячей юностью, старался, в который раз, осмыслить пережитое на войне, увидать в тех или иных образах своих сверстников. Не всегда так выходило.
Припоминая увиденное, прочитанное и услышанное о Великой Отечественной войне, я разделил бы всю печатную продукцию на три части. Циничная неправда: классический пример — киноэпопея Ю.Озерова «Освобождение». Полуправда: классический пример — трилогия К.Симонова «Живые и мертвые». Правда, которая мучительно долго, сквозь частоколы цензуры, вмешательств КГБ и недоброжелательной партийной критики, все
С 60-х годов появились воспоминания, толстенные труды маршалов и генералов с рассказами об истории прошедшей войны. В них расписывались преимущества социалистического строя, старались показать Сталина как величайшего полководца. Военные поражения — а их было немало авторы рассматривали как «временные неудачи». Зато победа, достигнутая неимоверной ценой, расписывалась красочно.
Партийную пропаганду книги эти противопоставляли «окопной литературе».
В этот же период многие фронтовики принялись за сочинения о войне. К сожалению их, как правило, не печатали. Они оставляли их своим детям и внукам. Или передавали на хранение в местные краеведческие музеи и библиотеки. Во время работы над книгой «О Ленине» в 1975 году мне рассказывали библиотекари о том, что в отдел рукописей Государственной библиотеки им. В.И.Ленина присылали воспоминания о войне.
Когда появились книги и статьи историков, робко пытавшихся проанализировать трагедию первой половины войны и цену Победы, советские идеологи выдвинули лозунг: «Победителей не судят!» И здесь уместно вспомнить слова старейшей русской писательницы Лидии Сейфуллиной: «Победителей не судят» — это выдумал раб. А друг, собрат, ровесник обязан судить победителя, то есть обязан разобраться, что есть истина, а что ложь, прямая или скрытая».
Еще об одном поразительном факте, обойти который никак нельзя. Когда завершилась Великая Отечественная война, Генералиссимус изрек цифру потерь Красной Армии за военные годы — 7 миллионов погибших. Многие, особенно те, кто прошел войну, сталинские цифры рассматривали как надувательство. Но возразить диктатору ни маршалы, ни вчерашние офицеры и солдаты — никто из них не посмел. Да и привыкли люди к сталинскому вранью, нередко принимая его за правду. Медленно, очень медленно названные Сталиным лживые цифры, взятые с потолка, приближались к истине, всякий новый властитель в России, который появлялся после Сталина, вносил свои коррективы в потери.
Почти через 50 лет, в 1993 году, остановились на 27 миллионах. Многие современные историки на Западе и в России считают, что Россия потеряла во Второй мировой войне гораздо больше. (Дмитрий Волкогонов, Борис Кузнецов, Александр Яковлев и др.) Известно, что ежегодно поисковики находят и находят все новые жертвы войны. И конца этим ужасным находкам пока нет.
Все же почему Сталин определил потери в 7 миллионов, а не больше и не меньше? Мне кажется, что самым главным в этом вопросе для него было не уронить лицо «гениального полководца», который не может потерять больше, чем противник.
Понятно, что ни в 1945-м, ни в 1946-м статистики войны еще не было. Но, заметим, стоило Генералиссимусу снять трубку и позвонить в Генштаб, где сосредотачивались все сведения о военных потерях, пусть даже и неточные сведения, но все же Генералиссимус получил бы иные результаты потерь, чем он объявил. А зачем?
В итоге Сталин сделал обсуждение вопроса о потерях вообще невозможным. Самый надежный метод оценки потерь — это метод демографического баланса: сравнивается, сколько должно было быть людей без учета экстраординарных потерь и сколько осталось. Но для этого надо знать, сколько осталось на самом деле. Чтобы выяснить это, все европейские страны после войны поспешили провести переписи населения.
Центральное Статистическое Управление СССР также предложило провести единовременный учет населения страны. В архивах сохранилось письмо начальника ЦСУ Старовского с его пометкой: «Доложено лично 29.08.1947. Получено указание отложить до конца пятилетки». Первая официальная послевоенная оценка численности населения СССР была опубликована только в 1956 году, через 11 лет после окончания войны.
И названная Сталиным цифра потерь Красной Армии за годы войны вызывает сомнения и заставляет думать, что в этой Победе что-то было не так, о чем никто не должен был знать.
Нынешние власти в России предлагают своему народу следующую концепцию: раз такие огромные потери — 27 миллионов, значит, враг был слишком силен. Поэтому и потери могут быть оправданны. А тот, кто сомневается в сказанном, унижает само значение Победы. Более того, Генеральная прокуратура Российской Федерации предполагает «сажать» всех, кто сомневается или отрицает победу Советского Союза в Великой Отечественной войне.
В заключение предоставлю слово старейшему ветерану, ленинградскому писателю Даниилу Гранину. В декабре 2008 года в Москве, на международной конференции «История сталинизма. Итоги и проблемы изучения».
Вот что он сказал: «Как будто делалось все, чтобы отучить солдат от их ощущения победителей, хозяев, авторов Победы. Я уж не говорю о том, что делалось с вернувшимися из плена. У нас, в Петербурге, так называемых «самоваров» — инвалидов, без ног и рук, которые катались на деревянных платформочках, — выслали на остров Валаам, чтобы они не портили вид города. Постепенно с Победой стал ассоциироваться только один человек — Сталин. Эта подмена послужила основой нынешнего сталинизма.
Красная Армия, которую он так пестовал, которой он так много занимался, проиграла войну начисто. Где-то в сентябре—октябре, когда стало ясно, что страна гибнет, война превратилась в Великую Отечественную. И поднялся весь народ. Я тогда, в августе — сентябре, сидел в окопах и видел, как мимо нас проходили отступающие кадровые войска. Мы, ополченцы, были вооружены бутылками с горючей смесью. Я кусок мыла и кусок сахара, которые мне мать дала на дорогу, выменял на винтовку с патронами. Что это было? На войну, к которой страна готовилась давно, готовилась непрерывно, нас отправили безоружными — все народное ополчение.
Я хочу, чтобы сохранилась правда о войне не оскорбительная для ее участников, которая говорит, как мы проигрывали эту войну и все-таки нашли в себе силы выиграть ее неслыханной ценой. Назвать это Победой как-то язык не поворачивается. Какая же это Победа, когда от ее следов мы страдаем до сих пор. И неизвестно, когда это кончится — от этого сиротства, болезней, демографических провалов. Они и есть сегодняшний сталинизм.
В огромном мужестве и стойкости, в мирной жизни, больше чем на фронте, нуждались ветераны в первые послевоенные годы, да и не только они. Весь народ еще восемь первых послевоенных лет терпел ужас сталинского правления. Нередко опасались, что придется вновь надеть военный мундир. Сталин вел себя вызывающе по отношению к бывшим союзникам. «Я не верю в то, что Советская Россия жаждет войны, — сказал в те годы Черчилль, — то, что они хотят, — это плодов войны и безграничного распространения своей власти и своих доктрин».
Я хотел бы привести к словам Уинстона Черчилля неизвестный один факт. Часто вечерами в 1949 году, когда стояла хорошая погода, я гулял с одним полковником, жившим в нашем дворе. Скоро мы подружились. Вдруг он исчез. И надолго. Примерно через полгода он появился, похудевший, бледный и, как мне показалось, чуть поседевший. Мы вновь стали гулять вместе. Я не задавал ему никаких вопросов, терпеливо ждал, когда он сам откроет тайну своего внезапного исчезновения. И полковник как-то доверительно вот что мне рассказал: «В обычный день 40 генералов и полковников, в основном сотрудников Генерального штаба, отвезли на аэродром, посадили в самолеты и отправили в «неизвестность». В воздухе нам сообщили, что мы посланы на Камчатку и обязаны выполнить важное задание — определить реальные военные возможности нанести удар по империалистической Америке, если они посмеют перейти от холодной к горячей войне. Вскоре вслед за нами стали прибывать войска. Завезли технику, боеприпасы, запасы еды. А вот полушубки, теплое белье, валенки, привезли весной. Я понимал, что шумиха эта бесполезна — очередная блажь Сталина. Но сказать об этом — попробуй. Через полгода привезли нас в Москву. Зато время, что мы обследовали Камчатку вдоль и поперек, госпитали Забайкалья забили сотнями обмороженных офицеров и солдат. Жаль молодых ребят…»