Победил Александр Луговой
Шрифт:
Иван Васильевич открыл и снова закрыл глаза.
Александр был подавлен. Уж сколько неприятностей, нет, несчастий свалилось на него за последнее время, Но это было самым тяжелым.
Ведь по существу у него никого не было. Семьи, родственников. Все умерли, кроме старой, почти чужой тетки, у которой он жил.
Иван Васильевич заменял ему всех. Иван Васильевич и Люся.
Люси нет, она ушла, прогнала его навсегда. Теперь уже это ясно. Слишком много времени прошло с той ночи. Она сейчас с Виктором. Что ж, может быть, она права —
Почему, размышлял Александр, умирают хорошие, лучшие люди? Или это так кажется только? Просто когда умирают лучшие — это чувствуют все, а когда плохие — никто не замечает.
И что самое страшное, так это то, что ничего нельзя сделать.
— Ну что я могу для вас сделать? — растерянный, совсем подавленный, задал Александр своему тренеру жалкий вопрос.
Иван Васильевич еле-еле улыбнулся уголками бескровных губ.
— Ты, брат, стань хорошим человеком... И все. — Он говорил с трудом, задыхаясь, очень тихо. — Если не станешь чемпионом... не беда. А вот стань настоящим, честным журналистом, советским журналистом... — Он долго молчал, потом сказал: — Вот что ты можешь для меня сделать...
Так уходил из жизни Иван Васильевич, самый близкий, раз нет больше Люси, для Александра человек.
А жизнь шла своим чередом.
Не прекратились тренировки, и надо было качать гантели, совершенствовать приемы, бегать кроссы, без конца повторять какое-нибудь не дававшееся движение.
Выходил журнал. И хотя Лузгин предупредил Александра, чтоб все, что связано с заботами об Иване Васильевиче, он делал вне всякой очереди — уходил из редакции, вообще не приходил, если надо, — все равно ведь были дела, поступали рукописи, возникали задания.
Дружина несла свою службу. Аккуратно, как всегда, Александр выходил на дежурства. И, наверное, ни один хулиган не ведал, какое ему выпало счастье, что не попался он в те дни в руки Александра Лугового.
...Александр даже удивился, когда раздался телефонный звонок. Кто мог звонить ему в это время? Потом опрометью бросился к телефону: неужели с Иваном Васильевичем?..
— Слушаю, слушаю! — взволнованно закричал он в трубку.
— Это я, Алик. — Голос Люси был тихий, какой-то печальный и еле слышный, будто она говорила издалека. — Ты так нужен мне...
— Где ты, Люся, ты где? Я сейчас приеду! Я одеваюсь! — трубка дрожала в руках Александра.
— Я у «Эрмитажа», — напротив...
Александр, не дослушав, бросил трубку и, схватив пальто, забыв о шапке, ринулся к двери.
Она стояла у автоматов в своем сером, под каракуль, пальто, зябко ежась, несмотря на солнечный уже по-весеннему день. Под самым носом завизжавших тормозами машин Александр перебежал улицу, бросился к ней.
Ничего не видя, не замечая прохожих, они стояли обнявшись, молча, неподвижно. Так встречаются люди после долгой и трудной разлуки.
— Почему ты плачешь? Что случилось? — Александр пытался заглянуть ей в глаза, которые она отводила старательно и безуспешно.
— Не надо, Алик... — Люся взяла его под руку, опираясь на нее всем телом.
— Что произошло? Объясни, Люся!
Но Люся молчала, она отпустила ненадолго руку Александра, вынула из сумочки платок, тщательно, уже не таясь, вытерла глаза и посмотрела на Александра. Они были такие серые и большие, ее глаза, такие красивые, несмотря на покрасневшие веки, на уцелевшие в уголках следы слез. Александр сам не заметил, как наклонился и поцеловал Люсю в глаза. Она часто замигала.
— Ты ни о чем не спрашивай, Алик, ладно? — сказала она ту классическую фразу, после которой уже наверняка начинаются бесконечные расспросы. Но она не дала Александру говорить. — Пойми, я просто захотела тебя видеть, ну не могла больше без тебя. Вот и все.
— А почему ты плакала? — недоверчиво спросил Александр.
— От счастья...
— От счастья плачут не так.
— А как?
На этот вопрос было трудно ответить, Александр замолчал.
— Мы не должны больше ссориться, Алик, — Люся крепко сжимала его руку. — Обещай, что мы больше не будем ссориться!
И все. Оказывается, это Александр с ней поссорился. Он виноват, и теперь он должен поклясться, что никогда больше ссориться с Люсей не будет. Как у женщин все это просто выходит. Но Александр готов был клясться в чем угодно, принимать на себя любую вину. Он был слишком счастлив. На минуту он даже забыл об Иване Васильевиче. Люся сама напомнила ему об этом.
— Скажи, Алик, как Иван Васильевич? Мне говорили, он очень болен.
Александр сразу помрачнел.
— Плохо, Люся, совсем плохо. Врачи говорят, что трех дней не проживет. Он давно болен — последствия контузии, — рано или поздно, говорят, это должно было наступить... Да он еще не берег себя, сама знаешь.
— Ну и что ж теперь?
Александр не ответил. Что ж теперь?
Наверное, надо дальше тренироваться, пожалуй, тренироваться еще больше — ведь с ним не будет его тренера, а с новым придется свыкаться. Надо хорошо закончить практику, хорошо сдать выпускные экзамены, хорошо защитить диплом. Нет, не хорошо. Все надо делать отлично. Ведь единственное, о чем просил его Иван Васильевич, — это стать настоящим журналистом.
Наверное, надо и многое другое: честно жить, честно работать. Надо, наверное, быть таким, чтобы Люсе никогда не пришлось стыдиться его. А главное, самому не пришлось стыдиться себя.
Многое, наверное, надо. Что-то, что он знает уже сейчас, что-то, что узнает потом...
Они идут молча, погруженные в свои мысли.
А на улице — март. Сверкая и плача, под солнцем дотаивают сосульки, вдоль тротуаров деловито, бормоча и посмеиваясь, бегут ручейки, деревья затаились в напряженном ожидании — вот-вот будет команда: почки распустить!