Победитель Хвостика

Иванов Алексей Викторович

А впрочем, мне уже достаточно понимания принципа: чтобы любили -- люби сам. А способ только один — добро. Оно поможет, надо только быть ря­дом, ведь любовь почти вся — это умение хранить. И внезапно почувствуешь, что в мире не измени­лось ничего, кроме того, что тебя уже любят.

— Тань... — зову я. — А помнишь, я тебе давал роман свой почитать?..

— Забудешь такое, как же! — фыркает Танька.

— А ведь я его не написал, — говорю.

— Почему же не написал? — Танька пожимает плечами. — Написал. Последняя глава осталась.

И вдруг мне и вправду кажется, что я его напи­сал, что уже пишу и напишу и что это будет просто замечательный роман. И мне становится ясно все, кроме того, как всем нам вернуться на первую стра­ницу, где мы удивлялись новизне того, что сущест­вует уже миллион лет, и прощались с тем, чего нам никогда

не лишиться. Я говорю вам: послушайтесь, о, не печальтесь, о, не скорбите безмерно о вашей потере — ибо я помню, что где-то на пятой странице вы успокоитесь и все равно обретете. Я говорю вам: не следует так убиваться, о, погодите, увидите, все обойдется, ибо я помню, что где-то страниц через десять вы напеваете некий мотивчик веселый. Я го­ворю вам: не надо заламывать руки, хоть вам и ка­жется небо сегодня с овчину, — ибо я помню, что где-то на сотой странице вы улыбаетесь, как ничего не бывало. Я говорю вам: я в этом могу поручиться, я говорю вам: ручаюсь моей головою, ибо воистину ведаю все, что случится следом за тою и следом за этой главою. Я говорю себе: будут и горше страни­цы, будут горчайшие, будут последние строки, чтобы печалиться, чтобы заламывать руки, — да и ведь и это всего до страницы такой-то...

Я не могу понять, землетрясение, что ли, началось, почему меня шатает и дергает?.. Но это Танька толкает меня в плечо и говорит:

– Ну, чего заснул!.. Эй, ты!.. Маза, черт возьми!.. Ну!.. Готово же!..

Я ничего не понимаю и гляжу на нее бессмыс­ленными глазами, а костер догорает, созвездие Спя­щего Хвостика восходит все выше, сияет все ярче, и Танька пихает мне в руки тяжелую теплую бутыл­ку, источающую благоухание и розовое свечение.

Утро

Время в памяти Мазы разрывается на вереницу трудносостыкуемых картин, и он с трудом уясняет себе их очередность, даже не пытаясь понять, что, куда и как его увлекает.

Вот прохладный, неземной, сводящий с ума нек­тар мерцающего утреннего воздуха, заполнивший весь объем лугов и речной поймы. И весь лес, и каждое дерево, и любой листик неподвижны. И не­бо точно ветхая кровля, за которой мир, полный хрустального пламени. И созвездия переливаются, покосившись к горизонту. И парит луна - ощути­мо круглый шар с неясными очертаниями своих океанов. И росистые поля мохнатые и мягкие, по­тому что травы светятся иголочками огня.

Вот на бревнах у корта сидит с гитарой Николай Марков, и Маза слушает его, и так они беседуют чужими словами и понимают все. И песня будора­жит, и ее чудесная душа с трудом рвется из теснин крепко сколоченных слов.

Вам страшны мои ахи, претят мои вздохи, Вы боитесь наследия дикой эпохи,Динозавров ревущего злобного хора —Не отцвел еще древний цветок мандрагора.Я прочел в фолиантах и вечных трактатах,Что не зря обладает он властью треклятой,Древний корень, цветущий в гранитных ущельях, -Он мечта колдуна, приворотное зелье.Он цветет в камнепадах, в безлюдных лощинахИ похож то на женщину, то па мужнину,Обнаженных его удивительной властью.В нем причина печали и сладостной страсти.Охраняем лавиной и злою гюрзой,Он наполнен желаньем, сердечной грозой.Все составы волшебные СредневековьяСочетали его с человеческой кровью,Даже ведьма нагая в костре без укораЗапекала на алых губах мандрагора.Словно личное счастье и личную славу,Я нашел мандрагора в горах Ала-Тау...Я — предмет для насмешек Иринок и Танек,Мешковатый чудак, неизвестный ботаник.Предо мною, сударыня, вы не таитесь,А признайтесь, что сильного чувства боитесь, —Это вам не помада, не рюмка кагора,Это корень безумной любви — мандрагора!Вы его засушите в

семейном альбомеИ живите спокойно в несуетном доме,Собирайте друзей, открывайте страницыФотографий с курортов, из-за границы:Вот Пицунда, Париж, небо, море и горы,Ну а это?..Да корень цветка мандрагора! Не услышать вам свист перепончатых крылий, Не оглохнуть от рева могучих рептилий, Не подняться до яростных сил созиданъя... До свиданья, сударыня... ах, до свиданья!

Вот Маза идет по плотине вдоль водохрана, а в мире тихо-тихо и пусто. И все, что властвовало здесь ночью, расползлось по своим щелям и норам, по ямам и оврагам, по дырам и болотам, а все, что будет властвовать днем, ожидает восхода. И мир то­нет в серебристой ясности, неподвижный и влаж­ный, и невесомые волны катятся по долине. И во-дохран отражает небесную мглу, и гладь его словно отшлифована, и кругом стоит глубочайшая тишина, миллион тонн безмолвия.

Вот Маза от усталости лежит на асфальте, и им владеет странное чувство покоя, потому что усилия, порождающие усталость такой величины, всегда до­стигают цели. И разве человеческие слова, так бы­стро гаснущие в воздухе, и разве человеческие дела, так быстро гаснущие в памяти, могут сравниться со властью трав, чьи корни в земле иных миров, с властью знания, рожденного, когда Источник Вре­мени был еще прозрачен? Слова можно не услы­шать или не поверить им, дела можно не понять или осмеять, но, глотнув зелья, уже никуда не деться от чужой крови, ворвавшейся в сердце.

Вот заря восходит над водохраном, и по бликующей амальгаме растекается алое свечение. И крыло яркого света поднимается из-за горизонта в лучис­тое, стеклянное, астрономически-синее небо, и над лесом всплывает багряный фрегат светила.

Вот Маза снова бредет по шоссе и столбенеет от изумления, потому что в травах посреди луга пасет­ся троллейбус со вставшими дыбом рогами, а в нем сидят Витька Пузан, Внуков, Толстая Грязная Свинья, Бобриска, Ричард, Николай Марков, ведьма Танька и Александр Сергеевич Пушкин, сидят и смотрят на Мазу. И вдруг троллейбус гудит и стре­мительно мчится через луг, вылетает поперек доро­ги перед шарахнувшимся Мазой и замирает, с гро­хотом растопырив двери и отдуваясь.

— Маза, Маза!.. — хохоча, кричат все. — Давай заходи!

С неба падают яркие искры, и Мазу всем миром вдергивают в салон, а он машет руками с бутылкой в одной и тетрадью в другой.

Вот луг бросается под колеса, и трава с гулом ложится вокруг, и волны расходятся по всей доли­не, и в окошки врывается ветер, пахнущий самого­ном. Троллейбус носится как сумасшедший, то по прямой, то зигзагами, то кругами, воет и свистит, истает на дыбы. Набрав дикую скорость, по скату плотины, точно по трамплину, он взмывает в воздух и некоторое время летит, а потом с треском и сту­ком обрушивается на валуны вдоль водохрана. Вы­бросив щебень из-под колес, он врезается в воду и останавливается, волнами так нарушив гладь водо­храна, что небо колыхается, а солнце рассыпается мозаикой.

— Поплыли! Поплыли! — кричат все, но трол­лейбус ерзает и фыркает, оставаясь на месте.

И Маза вдруг бежит к передней дверце со своего места, и лицо его бледное-бледное, и в душе его первобытный ужас пополам с восторгом. Он высо­вывается из двери, повиснув на поручне, размахи­вается и, как бутылку шампанского о форштевень нового корабля, разбивает о бампер троллейбуса бутылку приворотного зелья. И радужная звезда вспыхивает на воде и стреляет лучами во все сто­роны через весь водохран — к расколотому светилу, к мысу, к плотине, к дальнему берегу. И троллейбус тотчас кидается вперед и выбивает огромный бело­снежный фонтан.

Он устремляется в лазурную солнечную дымку, гоня перед собой сверкающий бурун, а злобные не­доумки один за другим сыплются из его дверей и плывут рядом, держась за его усы, лихо свесившие­ся на одну сторону, и водохран принимает их всех на ладони.

А на полуденном солнце Маза просушил свою тетрадь и в первой строчке на первом листе написал первую фразу своего романа: «Я знаю ваш секрет: вы меня не любите...»

1990

* В повести использованы тексты Ю. Левитанского, Т. Сыровой, Э. Поленц, А. Внукова.