Победитель Хвостика

Иванов Алексей Викторович

вестен. Он примерно таков. Жил-был на свете доб­рый Витька. Он всем давал свои вещи. Вещи ему потом возвращали и благодарили его. Но тут по­явился я и стал все вещи у него забирать и не от­давать, а вместо благодарности глумился над ним. Тогда Витька больше не смог быть добрым, а я ве­роломно назвал его за это ктырем. Поэма обличительного характера, бичует мои пороки, потрясаю­щая по драматизму и выразительности.

— Да что же вы все на меня напали, проклятые злобные твари!.. — рассердился Витька. — Николай Марков, будь другом, прочитай свою поэму «Песнь о Свинье»!

— Хорошо, Виктор, — согласился Николай Мар­ков. — Я прочту. Пусть будет по-твоему. Но если какая белобрысая сволочь начнет перебивать через каждое слово — дам в дыню.

Николай достал из кармана блокнот.

Поэма, называющаяся «Песнь о Свинье», была яр­ко выраженного аналитического характера. Она почти полностью

посвящалась, собственно, не самому Барабанову, а длинному, растянутому на многие поколения процессу деградации, который и привел к появлению Барабанова на свет. Причиной этой обратной эволю­ции было нечто, поименованное как «евдарлык». Оно поселилось еще в основателе рода и явилось чем-то вроде демона-разрушителя. В частности, приближаясь К современной эпохе, евдарлык проявился в рождении у слонов слоненка-мутанта Бумбы.

Отец хотел прибить уродца, Но ярость вдруг сдержал свою. Детеныш стал за жизнь бороться И вырос в грязную свинью. Хоть папа слыл слоном мудрейшим, Сыночек вырос туповат, И вот тогда совет старейшин Решил изгнать его из стад.

Дальше описывались скитания и злоключения несчастного Бумбы, пока в степях он не встретился с овцою.

Когда он пал у дастархана, В слезах воскликнула она: «Кто ж так измордовал барана, Лишил прекрасного руна ? Лишил рогов и морды милой, Отрезал толстенький курдюк?» Но тут как будто из могилы Вдруг подал голос поросюк: «О ты, прекраснейшая пэри, С лицом, похожим на банан, Я прибыл из далеких прерий, Где много диких обезьян!..»

Далее Николай в скупых, но ярких красках об­рисовал любовь Бумбы и овцы, плодом которой и явился непосредственно Антон Барабанов, то есть собственно Толстая Грязная Свинья. Однако внима­ние поэта вновь переключилось на Бумбу:

— Да, слаб здоровьем оказалсяНаш полуслон и полусвин.Запали щеки, хвост ссыхался,И в кровь не шел адреналин.К тому ж был неразборчив в жрачке,Все время что попало ел.Сожрав помет полярной крачки,Он в страшных корчах околел.

Затем автор дал новоявленному герою, то есть Сви­нье, характеристику. Заключительная часть поэмы бы­ла посвящена сердечным привязанностям Свиньи.

И вот нашел себе подружку Вконец оголодавший хряк: Бобриска Розовые Ушки Жила в деревне Коровяк. Жила в тиши, в уединенье, Окрест отличницей слыла. Вдали от всяких развлечений Кормила кур и холст ткала.

Апофеозом явилось объяснение Свиньи в любви и отказ Бобриски, в результате чего евдарлык довел долгий процесс до логического финала неожиданно чудовищным образом.

— Ай-яй-яй,— дотерпев, сказал Барабанов.— Эпи­ческое полотно автор-то создал. Ямбом. Прямо-таки Пушкин.

Они с Мазой со значением поглядели друг на друга.

Тем временем на столе Витька закончил грави­рованное изображение гигантской щетинистой свиньи в тюбетейке и с барабаном в ручках.

– Ладно, Витька, ладно, Николай Марков, — сказал Барабанов. — Тогда и я прочту о вас стихи. Сперва, Николай, стихотворение о тебе. Я его сочи­нил сам. Оно, конечно, немного уступает твоему по размерам, но на голову выше по художественной мощи и концентрации образа. Вот оно:

Шел по улице мужчина С узким лобиком кретина.

А о тебе, Витька, я прочитаю стихотворение небезызвестного всем вам Внукова. Оно называется «Ктырь».

Вы время не теряйте, скупайте

банки, склянки,бутылки и копилки, машины и тазы,затем их продавайтеи деньги выручайте,потом приобретайте:красивые тарелки, носки и утюги,сгоревшие кастрюли, протухшие пилюлии много-много-много подобного добра.Свалите это в кучу большую-пребольшую,заприте ее в комнате и выбросите ключ.А если кто-то спросит, зачем вы это сделали,нахмурьте тихо брови,сложите пальцы фигушкой,потом ударьте глупого по правому предсердию,окрасьте ноги суриком и выпейте нарзан.Когда приестся вам подобное занятие,стащите у кого-нибудь зеленую клееночку,проткните ее вилочкой и выбросите вон.Через неделю, месяц, а может, через годвы всем обзаведетесь: накупите сосисок,наперстков и котов.Потом у вас появятся: мохнатая подушечкадвенадцать фунтов сахара,баранок связок сорок и тридцать две козы,а кроме всего прочего, немножечко корзин,сиреневая крышечка и полный дом картин.В картинах же рисованыпузатые людишечки на хилых лошадях,графъя все безбородые, жующие горох,писатели усатые, задумчивые физики,циклопы некрасивыеи прочие геологи из разных министерств.И кто бы ни увидел подобное явление,все сразу вас нахваливать начнут без лишних слов,потом обнимут весело, задушат, и конец.В аду вас будут жарить, варить и запекать,немножечко отрежут, кусочек отстригут,а остальное с криками съедят или сожгут.Но вы не голосите и в чайник не дудите,поскольку мне сегодня совсем не дали спать.Такие вот коллизии случились невзначай,когда стихи серьезные учился сочинять.

— Та-ак, состязанию рапсодов — конец, — вдруг сказал Николай Марков. — Все за работу. Пальцев идет.

Маза и главное очищение

После обеда Танька отводит меня в сторону и го-иорит:

— Сегодня надо очищаться.

— Устал... — начинаю ныть я. — Может, завтра?.. А то я уж и не боюсь в лесу ничего...

– Там и бояться нечего, зевать только не надо, — отвечает Танька. — А в другой день нельзя. Сегодня v луны такой ущерб, что она похожа на череп. И древних книгах сказано: «...и когда глаза Мертвой Головы откроются на землю, люди становятся мяг­кими, словно глина...» Так что будь готов.

– Всегда готов, — говорю. — А чего ты такая добрая?

— Иди-ка ты...

Я жду до вечера.

Солнце заходит. Рассеченные пилой лесного гребня, его лучи поднимаются вверх подобно прожекто­рам и бьют в брюхо белому облачному клубу. Клуб делается пунцовым и, покосившись, плывет к горизонту. Начинается наводнение ночи, и загорается звездный салют. Я, нервничая, дожидаюсь, когда ар­ка Млечного Пути дотянется до сосен, и встаю. Фонтан зеленого огня на западе слабеет, и во всю мощь сияет чистейшая синева за космическими огнями. Мне почему-то грустно, будто я собираюсь умирать. Очищаться, конечно, здорово, но я все равно что-то теряю...

Я встречаюсь с Танькой на шоссе, и мы идем в глубину сумерек.

Старая Багарякская дорога не страшная, а торже­ственная. Сосны выстроились огромными рядами, еловые пики вытянулись к небу, березы и осины со­брались в купы, и в них слышен плеск листьев. Тро­пинка прекращает вилять и бежит ровной линией. Поваленных стволов больше нет, они уползли. В ку­чах папоротника что-то едва заметно переливается рубиновым светом. Лес просматривается насквозь и похож на грот со сталактитами. В гуще его вспыхи­вают бледно-зеленые искры. Почти оглушая, вере­щат хортобионты. Над дорогой, одним концом упи­раясь в водохран, а другим — в Багаряк, стоит Млеч­ный Путь. Он струит холодные, прозрачные волны, и лунные колоннады танцуют, как водоросли.