Победитель Хвостика

Иванов Алексей Викторович

– Куда мы идем, Тань? — робко спрашиваю я.

– Всюду нос суешь, всюду лезешь, — ворчит Ганька. — На одну поляну идем возле Старой Багарякской дороги... Будем проходить первую ступень в самоочищении — очищаться от суеты. Чтобы в зелье кровь пошла без ее гена. И чтобы в крови реципиента ДНК выстраивалась по ее подобию...

– А почему от суеты? — не унимаюсь я. — Может, например, лучше от обмана?..

Мы доходим до Старой Багарякской дороги и снорачиваем на полузаросший проселок. Сверху наваливаются деревья, и становится совсем темно, лишь в чаще изредка пробивается свечение фосфо­рической плесени да под опавшей листвой и хвоей

горят, как красные лампы, невысокие мухоморы.

– Обман — производная духа, — поясняет Танька - А суета зачастую одна из составляющих. Суета - это коррозия духа.

— А мне можно очиститься от суеты?.. — вдруг тихо просит Барабанов. — Может, и я кого-нибудь полюблю?..

Танька чего-то ворчит, что всякие олухи навязываются на ее шею, но разрешает, если хватит эликсира.

Некоторое время мы молча идем по лесу.

— В человеке есть незримые стены, — снова го­ворит Танька, срывая травинку и хватая ее губа­ми, — которые отделяют его от других людей, от природы, от понимания... А суета не дает человеку найти в себе этот предел, а если такое и происходит, то не дает его преодолевать. Поэтому очищение для зелья надо начинать с очищения от суеты.

И опять мы молчим, шагая в траве.

— У меня был один знакомый охотник, — сооб­щает Танька. — Однажды он приехал сюда охотить­ся, и на Багаряке птицы заклевали его насмерть. От него остался один только стих:

Как дойду до тихой реки, Без сомнения и без зла, С легким лязгом взведу курки, Гляну в гладкие два ствола. Цифры строгие черных гнезд — Слуги прошлого — только тронь! Два цилиндра свинцовых звезд Молча выложу на ладонь. Каждой вечности — свой патрон.Пусть ответит за все сполнаРазделяющий нас закон, Возведенная в нас стена. Но за этой глухой стеной Безотчетный почую страх... Птицу, поданную волной, Тихо вынесу на руках.

– Вот и пришли, — говорит Танька, и мы сворачи­ваем с дороги на небольшую поляну. — Ставьте ра­му на пень.

Мы устанавливаем раму и для надежности под-имраем ее палкой.

— А зеркало-то кто же вверх глазом кладет, идиоты!..— вдруг кричит Танька, увидев зеркало на граве. — Сейчас колдуны как полезут наружу, если они мимо проходили!..

Но ничего не случается, только с осины срыва­ется лист, кружит над поляной и падает в зеркало, как в колодец.

Танька оглядывается.

— Ну, будем начинать, — решает она, в тот же миг не пыхивает голубым огнем и, сыпля искры, взлетает вверх.

Задрав головы, мы со Свиньей наблюдаем за Танькиными виражами над поляной.

— Тучи надвигаются!..— падая, кричит она нам.— Наврали синоптики!..

Она приземляется. Под ее руководством мы хва-гаем раму и держим ее плашмя. Танька берет зер­кало, отходит в сторону, отворачивается и начинает колдовать:

— Птица-сова, не засти крылом... Облачный конь, ие вплетай в гриву... Месяц-июнь, омой, месяц-июль, освежи, месяц-август, остуди ладони... Стая ветров, принеси на губах, звезды Семирака, взлетите над ми­ром, время-полночь, подними секиры... Тын — ветшай, стынь — завой, пень — цвети, волк — влюбись!.. Се­стрица-луна, посреди лета подари света, проведи кругом, распаши плугом, пролей градом, взрасти садом...

И мы с Барабановым видим, как луна, отражающаяся в зеркале, вздрагивает и словно затягивается прозрачной пленкой, качается, переливается... И вдруг с наклонной плоскости стекла в подставленный гра­неный стакан катятся яркие, сияющие, пахнущие мо­розом капли лунного огня и со звоном падают на до­нышко.

— Падай, лунный свет, не на кровли изб, не на грязь дорог, падай в жадный рот!.. Падай, лунный свет, не в туман чащоб, не на мерзлый луг, на ожоги губ!.. Падай, лунный свет!..

И лунный эликсир в стакане набирается, стакан ощутимо тяжелеет, и вот Танька бросает зеркало.

— Прямо держи!.. — кричит она нам, и мы мо­ментально исправляем крен нашей оконной рамы.

Танька щедро плещет на стекло из светящегося стакана, и стекло распускает радуги, вспыхивая по­добно зимнему солнцу.

— Пей половину! — приказывает Танька и тычет стаканом мне в зубы.

Ошалев, я делаю глоток, а остальное опрокиды­вает в себя Барабанов. Тяжелый ледяной шар про­катывается в моей груди, и у Свиньи с электричес­ким треском растопыриваются волосы.

— Держи! — командует Танька Барабанову, уста­навливая раму вертикально на пне. — Маза, прыгай через стекло!.. Давай скорее, рыбкой!.. Спешите, спе­шите же, дураки, эликсир нестабилен, смотрите — тучи надвигаются!..

И я вдруг разбегаюсь и самозабвенно кидаюсь вперед, прыгаю прямо в стекло, ей-богу, но проши­ваю его насквозь и обрушиваюсь на траву, а по дру­гую сторону стекло вырывает из моей души целую лавину каких-то железяк, пружин, консервных банок, да бумаг, да рваных билетов, да фантиков, шнурков, копеек, да тряпочек, пуговиц, скрепок, да

еще невесть чего до черта...

— Пошла, пошла суета!..— радостно вопит Тань­ка. — Давай второй раз, третий!..

И я лечу во второй раз, исторгая новые потоки дребедени, и третий, выбрасывая остатки.

— Теперь наоборот, меняйтесь местами, олухи!..— не утихает Танька.

Я лихорадочно перехватываю раму из рук Сви­ньи, а Свинья отскакивает, примеривается и броса­ется на меня. Удар едва не сносит меня, а Свинья, треснувшись о стекло, шлепается рядом. По другую сторону рамы из нее вылетает какой-то человечек и катится по траве.

— Все!.. — отчаянно восклицает Танька, и в тот же миг тучи закрывают луну.

Сумрак и тишина.

Подождав, пока рассеются фиолетовые круги в глазах, я осторожно кладу оконную раму на пень. Свинья медленно садится и трет темечко. Танька подходит к нам. И тут мы слышим стон.

Чуть поодаль в ромашках лежит маленький человечек. Он кудрявый, с длинными носом и бакенбардами. Он открывает свои черные, быстрые глаза, и мы цепенеем. Перед нами находится великий поэт Александр Сергеевич Пушкин.

Злобные недоумки

Было воскресенье, на работу никто не пошел, и Маза спал до полудня. Сумасшедшее древнее солнце оку­тало землю облаком невесомого огня, и планета каза­лась вплавленной в солнечный протуберанец, как муха в янтарь. Загар полз по сосновым стволам, словно ру­мянец по пирогам в духовке. Река приникла к берегам и изредка трепыхалась. Луга расползлись. Пес Кондей лежал у ворот, высунув язык на полметра.