Победитель Хвостика

Иванов Алексей Викторович

Я, оказывается, уже бегу к дереву и коленями падаю на елозящее помело.

— Ведьма, что ли?..— спрашиваю я недоверчиво.

— Ну, — говорит она.

Я внимательно гляжу на нее. Она усаживается на метлу задом, задирает руку и лижет ссадину на локте длинным и раздвоенным, как у змеи, языком. Кого-то она мне напоминает.

— Где-то я тебя видел, — говорю.

— Так я же на биостанции и работаю, препара­тором. А ночью — ведьма.

— Точно! — вспоминаю я. — Тебя Таней зовут. А меня Мазой. За ненормальность.

— Сильно ненормальный-то? — интересуется.

–

Порядком, — сознаюсь. — А чего ты в дерево врезалась?

— Да метла у меня старая, с норовом. Как взбесилась — так и будь любезен... Ладно, Маза, спать охота. Бери ее, да пойдем.

Мы встаем и крепко хватаем метлу за оба кон­ца. Вброд по мерцающему ночному лугу мы идем к баньке, и та, завидев нас, как-то сжимается и грузно отпрыгивает боком, звякнув стеклом.

– Тпру, гулявая!.. — строго кричит Танька, и мы забираемся внутрь.

Ваня понуро ползет обратно, приминая траву, тяжело вскарабкивается на склон, из которого одиноко торчат две куриные ноги, и со вздохом садится на них. Танька из дверей выпускает метлу, и та, подобно голубю, уходит в звездный рой.

— Не опаздывай завтра!..— ей вслед кричит Тань­ка и оборачивается ко мне. — Пойдем, Маза, колы­бельную мне споешь.

Она вдруг плавно, неторопливо прыгает с порога и летит вперед над тропинками биостанции. Завидуя и страшась, я так же медленно прыгаю сам. Мое тело словно попадает в тягучий, но легкий поток, и я, раз­гребая синеву позеленевшими руками, плыву за Тань­кой и вижу, как моя бледная тень скользит по траве.

Мы пролетаем мимо лабы, в глубине которой тускло бликуют микроскопы, мимо домиков Пальцева и Тимофея Улыбки и друг за другом ныряем в открытое окошко. Танька опускается на свою кро­вать и натягивает на себя смятое одеяло, а я при­страиваюсь на стул, и на меня незаметно навалива­ется моя обычная тяжесть. Я озабоченно проверяю, не потерял ли я тетрадку, и Танька, видя ее в моих руках, спрашивает, что это.

— Пишу роман, — говорю.

– Дай почитать, — требует Танька, и тут же тет­радь оказывается у нее.

Я открываю рот, чтобы опротестовать, но вместо этого сообщаю:

– Я спою тебе колыбельную, которую сочинил для своей любимой, правда, ей не понравилось, но уж извиняй.

– Стихов, что ли, не любит? — ревниво спраши­вает Танька.

– Меня, — грустно объясняю я.

— Ладно, не ной, — отрезает она. — Это все ерунда. Давай пой свою песню.

Песня моя немножечко нескладная и, к сожале­нию, почти без смысла. Это лишь теплые, ласковые слова, целью своей преследующие создание ком­фортных для сна условий.

Баю, баюшки, баю, Не ложися на краю, Придет серенький волчок И укусит за бочок. За окном темным-темно, Милый Хвостик спит давно, Спит и лось, и слон, и кит, Перес да Куэлъяр спит. Светит полная луна, Мне не спится ни хрена. Всех, кто нынче были злы, Ночью скушают козлы. Ночью встанут мертвецы, Будут трескать огурцы, А несчастный божий дух Будет чертыхаться вслух. Крикну, землю обойдя: Нет прекраснее тебя! Нет прекраснее лица, Ламца, дрица, гоп-ца-ца. Баю-баю, баю-бай, Поскорее засыпай...

Я умолкаю и гляжу на Таньку. Она уже спит. Значит, мне пора уходить. Только осторожненько, на цыпочках!..

Маза и ведьмаки

Хлопая себя по животу, я выхожу из столовки. На биостанции пусто, все работают. Утро яркое, как электросварка. Висят стрекозы, в кустах ходит ве­тер. Откуда-то появляется Танька-ведьма и идет ко мне. На ней джинсы и майка, на глазах козырек кепи.

— Сколько тебя ждать-то можно? — спрашивает.

— А откуда я знал, что ты ждешь?.. — удивляюсь.

— Знать надо, — ворчит. — Пойдем, дело есть.

— Какое дело? — спрашиваю.

— Тебя на ЛЭП звал Тимофей. Он решил, что это ты обозвал его пса Кондея водомеркой, щитнем, водяной блохой.

— Вот только собак я еще и не обзывал, — говорю.

Мы вместе направляемся к шоссе. Танька доста­ет мою тетрадь и отдает мне.

– Прочитала? — интересуюсь.

– Ну, — отвечает она, и я не понимаю: она врет или как?..

– Какие эпизоды тебе понравились больше все­го? — строго спрашиваю я. — На каких героев ты хочешь быть похожа?

— Отстань, а? — злится Танька. — Белиберду ка­кую-то настрочил...

Я обижаюсь и замолкаю. Мы выбираемся на шос­се и двигаемся к ЛЭП.

— Приворотное зелье для Хвостика делать бу­дешь? — спрашивает Танька.

– Какое зелье? — с неохотой бубню я.

– Совсем дурак, да?

– Да.

– Ну все, не ной.

– Не умею я зелье делать, — говорю.

– Я, конечно, помогу. Только это сложно.

– Уж просвети, — бурчу.

– Слушай, Маза, не выделывайся, — снова злит­ся Танька. — Понял, да?

– Понял, да, — огрызаюсь я.

– Вот скажи: что у тебя в жизни любовь изме­нила?

– Ничего не изменила, — говорю. — То есть все. Жить не хочу.

– Нет, не это.

– А я откуда знаю — то не то! Знаешь — так сама говори!

– Не ори, понял?!

– Понял!

– Вот так... Ну, ты стал добрее, красивее в душе? Можешь совершить благородный бескорыстный по­ступок?

– Могу, — соглашаюсь, застеснявшись.

– Значит, что с тобой произошло?

– Беда.

— Произошло очищение, усвоил? Ведь любовь, Маза, алогична только внешне. В действительности же она очень тонко отрегулирована. Не случайно же к ней способны лишь сложноорганизованные нату­ры. Будь она хаосом, она бы их разрушала.