Победитель крыс
Шрифт:
— И правильно сделал, что пришел, — не отвечая прямо на вопрос, полуобнял его за плечи Саша. — Ты мне нравишься.
— И мне, — сказал Саня и быстро выдернул из-под стола бутылку с зеленой жидкостью. — Давай за него еще по маленькой.
Он разлил по стаканам резко пахнущее спиртное, и они выпили. Саня подцепил на вилку селедку и съел. А Саша шумно вдохнул в себя воздух и закусил маленьким кусочком хлеба. Руку свою он снял с плеча Бориса к непонятному облегчению того, все было как-то неуютно, пока рука на плече лежала. Саша обратил к нему покрасневшие и повлажневшие глаза, но сказать ничего не мог, только молчал, словно собираясь с мыслями, как из-за стола с подгулявшими послышался взрывной вопль песни:
Лукоморья больше нет —От дубов простыл и след.Дуб годится на паркет, —Так ведь нет!Выходили из избыЗдоровенные жлобы,Порубили все дубыНа гробы!— Какая связь между гибелью дубов и исчезновением Лукоморья, знаешь? — вдруг спросил Саша.
— Не очень.
— Дуб — это дерево. А дерево — это символ жизни. Теперь понял? Ведь дерево, в отличие от камня и глины, — материал не просто природный, но органический. У него есть своя внутренняя жизнь. Как все живое, оно смертно. И как все живое, оно происходит только из живого. Спирт, что нас живит и убивает, он тоже из дерева. Я почему хожу в Деревяшку? Потому что для меня это название много значит. И для крыс тоже. Для крыс дерево может быть пищей, они считают, что дерево смертно, и это хорошо, что оно гниет, горит, что оно не на века, — вот что им страшно нравится. Погибли дубы, исчезло и Лукоморье. А для меня в дереве, в самом этом слове есть надежда, потому что дерево преходяще, но оно вечно, сколько ни срубай — все равно растет, в дереве есть надежда на возрождение. Ведь порой и сухой срубленный ствол прорастает зеленым побегом. Понял теперь?
При первых же словах Сашиной речи Саня пробормотал:
— Очень уж серьезно. Всюду символы, символы, — после чего повернулся к столу певших песню котов, тронул одного из них за плечо, попросил гитару и, сидя вполоборота и к котам, и к Борису с Сашей, заиграл и запел:
Нету мочи, нету сил —Леший как-то не допил,Лешачиху свою билИ вопил:«Дай рубля, прибью а то!Я добытчик или кто?А не дашь, так я пропью долото!Я ли ягод не носил?—Снова леший голосил. —А коры по скольку килПриносил!Надрывался издали,Все твоей забавы для,Ты ж жалеешь мне рубля,Ах ты, тля!»Коты загоготали. Шум стоял ужасный, и в голове у Бориса аж звенело, тем более, что Саня орал песню, пока Саша говорил. Саня вернул гитару и снова сел к ним лицом:
— Веселые ребята эти лешие! Можно сказать, санитары леса!
— А… разве это лешие?
— А ты что думал? Настоящие Коты, что ли? Настоящих давно уж на самом деле нигде нет. Это Саша у нас оптимист, все надеется, что где-нибудь они еще сохранились. А я скажу: оставь надежду всяк сюда входящий.
Тут Борис заметил, что кот с залихватски закрученными усиками все время прислушивается к их разговору, а при последних словах Сани он даже начал приподниматься из-за стола. Но не успел он встать, как хлопнула входная дверь и в Деревяшку вошла женщина в накидке, держа в руках зонтик. И с накидки, и с зонтика стекала вода. Женщина сняла накидку и стряхнула ее, перекинула через руку и шагнула в зал. И Борис узнал Эмили. Сердце у него екнуло и подскочило в груди, и он почувствовал, что краснеет от радостной тревоги и приближающегося поворота судьбы.
Глава 9
Старый знакомый и новое знакомство
Не он один узнал Эмили. Густоволосая и черноволосая, она шла слегка разлапистой походкой, широко улыбаясь, прямо к их столику. Плиссированная юбка, намокшая от дождя, липла к ногам, и казалась вошедшая такой молодой, свежей и прекрасной, что Борис чуть из-за стола не выскочил ей навстречу, чтобы обнять ее или хотя бы коснуться ее руки, — и почувствовал сразу, как сердце колотится сильнее, а дух становится бодрым и энергичным. Но вместе с тем — понял он в следующую минуту — была она странно своя в этом пьяном угаре и улыбалась не только ему, но и Саше, а возможно даже и Сане. Борис весь напрягся от ревности, но виду не подал, укорив себя, что права такого не имеет. Хотя, быть может, возникшая любовь и давала ему эти права.
— А вот и Милка к нам пожаловала, — воскликнул Саша.
Саня повернулся к ней навстречу:
— А! Красотка Милка! Мое почтение! Вот тебе стул, пока не электрический, и садись. Вот и ладненько. Ну, теперь все хорошие люди в одно место собрались, теперь можно и еще по маленькой выпить…
— Ну здравствуй, Милка, зачем пожаловала? — спросил Саша.
— Налейте-ка и мне тоже, — сказала она вместо ответа (поразительно и тревожно было для Бориса, что она, такая молодая, была более чем на равных с этими взрослыми мужчинами!), присела на стул рядом с Саней и обратилась к Борису: — Бабка злилась, черт знает как, что тебя упустила. Сначала все ворковала: «Где же мой сладенький? Куда же это он фонарик засунул? В сене, наверно, утопил, негодник! Да что он там копается? Не в паутине же он запутался! Пойди, внученька, поторопи его! Да и за фонариком присмотри, чтоб опять не обронил где по дороге». А когда я сказала, что и след твой простыл, я думала, она треснет от злости. А она ну кричать: «Я и печку уже затопила, и картошку к жаркому почистила, и специи разные, и советы, как себя вести, для моего вкусненького приготовила! Кто ж сманил? Куда? Заплутает, говорит, в незнакомой местности-то! А то, глядишь, и с плохими людьми свяжется, в Деревяшку ненароком забредет. Помочь гостю-то нашему надо. Если, говорит, от нас ушел, то пусть к своей бабуле, домой к себе, возвращается. Беда, говорит, внучка, будет, плохо ему придется, если на Настоящих Котов, упаси его от этого, наткнется. Да тебе он не сказывал ли, куда направился?» — спрашивает. А сама клюку в одну руку хватает, паука своего любимого в другую и на меня смотрит. Я тоже сдуру пошутить решила, говорю: «Он, бабушка, прозрел свой высокий удел и пошел выполнять свое предназначение». А она как закричит! «Заколдую ему путь! — кричит. — Алеку расскажу! Крысам донесу! А тебя прокляну, если узнаю, что ты ему Заклинательные Стихи читала!» Да что ты, говорю, бабушка, раскипятилась! Стихи я ему читала не Заклинательные, а свои, да и те, говорю, подзабыла. А она все равно рычит: «Дура! Дура ты! Дура ты проклятая! Свои! Свои! Что здесь твое! Все мое! Поэтесса ты несчастная! Беги, кричит, исправляй ошибку, найди его, и домой отправь, а то такой наговор состряпаю — никто не расколдует!» Я говорю, ладно, говорю, ладно, не сердись, постараюсь его найти. Зонтик подхватила и сюда — вас предупредить! Боюсь, рано или поздно старуха сюда тоже явится. Так что торопитесь! Эй, Саша, проснись!
Саша снова спал. А Саня в ответ на ее речь ляпнул:
— Ну если старуха сюда явится, то мне чего тут делать? Хм, мои функции в таком случае здесь никому не нужны.
— Ох, Сан, — вздрогнула Эмили, — от твоих шуток оторопь берет.
— А я свои шутки никому не навязываю, — сказал хамовато приятель Саши, — не хочешь — не бери. Давай лучше выпьем.
— Со свиданьицем, — сказала Эмили.
— С досвиданьицем, — ответил Саня. Так, пикируясь, они выпили.
— Постойте, — сказал Борис. Их пикировка, да еще в такой казавшийся ему напряженным момент, выглядела странной и нелепой, да и Эмили, певшей про утро туманное, так не шла роль выпивохи, тем более, что она-то бежала их предупредить, а теперь с Саней пьет; впрочем, может, все они такие, ведь Саша тоже его сюда звал, а теперь вот напился и опять заснул.
— Да мы и так никуда не идем, чего нам стоять? — сказал, прищуривая глазки, балагур.
— Но я-то хочу идти!
— А кто тебя держит?
— Эмили, — обратился тогда Борис к своей визави дрогнувшим голосом и серьезно так, чтобы пронять, потому что показалось ему еще с утра, что она, как и он, относится ко всему непросто, не только шутки для, — ну скажи ты им, чтоб они были серьезнее. Я ведь не для себя… Я понимаю, что они стесняются, что не могут провести меня к Мудрецу, я догадался и о том, что они и не знают никого, кто мог бы это сделать…Но, может, приметы какие есть? Чего ж так, без дела сидеть! Я бы и по приметам добрался. Только топографию вашего царства-государства объясните.
— Да ты все равно не разберешься! — воскликнул Саня. — Сумеешь ли ты пересечь Огненную Пустыню Духа и не утонуть в Потоки Сознания, не сверзнуться с Вершины Наглости и по Наклонной Плоскости не скатиться в Пучину Разврата? Пробраться Каменными Джунглями? Обойти Лес Невежества и не свернуть на Кривую Дорожку, да к тому же не утонуть в Трясине Лжи? Не попасть в Психологический Тупик? И переплыть Океан Страстей Отбиться от Бумажных Тигров, миновать Рождественских Гусей, а самое главное — не поддаться Змею-Искусителю? Чтоб не покусал тебя Зеленый Змий и не источил Червь Сомнения… Не поддела на рога Сидорова Коза… А ведь еще надо перейти границу Дозволенного, разрушить все встречные Воздушные Замки и выйти на Правильную Дорогу, которая мимо Кладбища Надежд, минуя Гнездо Порока и огибая Провалы Памяти, приведет тебя на Нравственную Высоту, с которой ты увидишь Поле Деятельности, а на нем бьющий Источник Вдохновения. Напившись из него, ты должен найти Пуп Земли и Точку Опоры, и только после этого, не останавливаясь в Теплом Местечке, которое всегда может обратиться в Грязную Дыру, ты удостоишься лицезреть Мудреца. Понял, сколько трудностей?..
— Это в самом деле так? — спросил оторопевший Борис у Эмили. — Или это шутка?
— Да уж какие там шутки! — ответил вместо нее проснувшийся вдруг Саша. — То есть все, что говорил этот шут, — это вранье, но, подумай сам, если б было легко добраться, неужели бы мы ни разу не попробовали?
И тут Борис увидел, как из-за столика котов-джентльменов, неторопливо попивавших молоко, поднялся кот с залихватски закрученными усами и двинулся к ним. Эмили меж тем, с выражением чудной задумчивости, с каким она пела песню, произнесла тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово, и фраза ее прозвучала веско и серьезно: