Победитель. Апология
Шрифт:
Мочалка, мыло… Что ты ищешь тут? Братец прав — скряга твоя память. Какой только хлам не пылится в ее бездонном чреве! Застегиваешь портфель. Кто-то, видать, насплетничал о тебе молочному брату, а он… Но и на человека, который верит сплетням, он тоже непохож.
— Вы уходите, Станислав Максимович? — Нина зябко кутается в пуховый платок. — Вас Архипенко искал.
Или все дело в его манере держать себя, которую ты, комплексуя, принимаешь за антипатию к собственной персоне? Конечно, комплексуя, ибо за что не любить тебя аспиранту Виноградову?
Небесными глазами глядит лаборантка — ответ ждет. Зачем вдруг понадобился ты доценту Архипенко? В отличие от молочного брата этот полнотелый филателист с печальными залысинами
— Что-нибудь срочное?
— Он не сказал. — Лицо бледное и зыбкое, как отражение в воде.
«Передайте ему, Нина, что я жду его в бассейне. Четвертая дорожка».
— Я вернусь к двум. У меня еще пара.
Архипенко в сатиновых трусах… Энергично одеваешься. Мимо ушей пропускает молочный брат твое бравурное «чао».
Его дело, в конце концов, защищаться не тебе, а ему, а кто может поручиться, что не кандидату Рябову выпадет честь быть официальным оппонентом? Ты не откажешься — блистательная возможность преподнести строптивому брату урок великодушия и строгой объективности. «Несмотря на названные недостатки, работа в целом, повторяю, глубока и актуальна. Лично у меня нет ни малейшего сомнения в том, что соискатель Виноградов заслуживает звания кандидата экономических наук».
На улицу выходишь. Всюду солнце — в сырых тротуарах, окнах, каплях воды, падающих с крыши, лакированных женских сапожках, стеклах машин. Низ водосточной трубы — из молодой жести, еще не крашенной, и здесь солнце прямо-таки неистовствует. Журчание, звон. Смеются девушки с непокрытыми головами. Распахнутые пальто.
К пятнице от снега не останется и следа… Ходит ли автобус в распутицу?
6
Хорошо! Еще холоднее, вот так. Кипятком покажется теперь вода в бассейне. Запрокидываешь голову. Острые густые струи — в лицо. Ледяной массаж. Нашариваешь горячий кран — закручен до отказа. Лишь в студеной воде по-настоящему живет тело. Свежесть чистой стянутой кожи. Мускулы как взведенные курки.
«Твой портрет написать. Голубое, белое, слоновая кость. Передать силу твою».
«Поздравляю, старик. Я ни черта не смыслю в твоей диссертации, но, судя по тому, что говорили эти ученые мужи, у тебя и впрямь светлая голова». — «Как лунная ночь». — «Перестань! Сегодня я почувствовал твою силу. Ты можешь все. Понимаешь, все. Я говорил тебе много гадостей — плюнь. Я все время видел тебя слишком близко, только как брата, а сегодня, когда ты сидел сбоку, отдельно от всех, я увидел тебя как бы со стороны. Мне портрет твой захотелось написать. Ты будешь мне позировать, старик? В нем не будет ярких красок. Голубое, белое, слоновая кость. Немного, может быть, зелени — совсем чуть-чуть. Ты дальтоник, ты не понимаешь меня. Мне хочется передать твою силу. И твою — как назвать это свойство? — незаземленность, что ли. Люди в большинстве своем притянуты к земле, опутаны ею. Ее запахом, красками, сутолокой. Я по себе знаю. А ты — над. Не «на», а «над». Не понимаешь? Меня, например, любой пустяк из себя выводит. Сегодня встал, собрался писать с утра, а за стеной — соседка на сына орет. Он дефективный у нее, в спецшколе учится. А она — с утра на него: ублюдок, выродок несчастный. Мне так муторно стало. Все, думаю, против него, даже мать родная. Размяк, в общем. Гулять она его выпустила. Я к нему, с яблоком. На, говорю. Он смотрит на меня — косой, лицо тупое, слюни тянутся. Куда уж тут работать — пропал день. А у тебя, я знаю, и часу не пропадет. Так и нужно, если хочешь добиться чего-то. Я обязательно твой портрет напишу».
ЭКОНОМИСТ ПОД ДУШЕМ… Чем не название для картины?
Пора. Закручиваешь кран. Горит тело. Теплый кафель под ногами. Открываешь дверь, полощешь ноги, еще дверь — и яркий дневной простор
На крайней дорожке — дети в разноцветных шапочках. Барахтаются, визжат. Могучая, как водолаз, тренерша в красном костюме с белой полосой. Приветственно киваешь.
Никого, лишь мужчина в мотоциклетных очках. А вечером не протолкнешься среди тел. «Нет-нет, только не окно в расписании. Что буду делать эти два часа?» А бассейн — в квартале от института.
Держась за металлический поручень, медленно спускаешься в воду. Ты терпеть не можешь эффектных прыжков, выплескивающих на бортики полбассейна.
«Помогите! Тонет!» Примечательно, что оружием своего гуманизма дама в лакированном плаще избрала тебя, а не своего упитанного супруга. Тому некогда было: со знанием дела рассуждал о пользе спасательного круга. Ты как мешок плюхнулся в воду — в майке, белых трусиках и, разумеется, носках. Вот когда братцу писать портрет с тебя.
— Стоп, стоп, стоп! Еще раз.
К бортику сбегаются разноцветные шапочки — красные, синие, зеленые…
«У вас дальтонизм, молодой человек». — «Впервые слышу. Я прекрасно различаю цвета». — «Только чистые. Оттенки вам недоступны. В практической жизни это не играет роли. Но права вам не дадут».
«Ну и что? — сострадательно успокаивает верный друг, жена и товарищ. — Я буду водить машину. Среди женщин нет дальтоников». Под номером два стоит автомобиль в вашем перспективном плане. После кооперативной квартиры.
«Минаев звонил…» Квартиру ты построишь — с божьей ли, с минаевской ли помощью, но между первым и вторым верстовыми столбами тебе удастся, надеешься ты, втиснуть нечто такое, с чего, если верить бабушкиным преданиям, в иные времена начинались все семейные планы. Вот именно — в иные! Ты чудовищно старомоден, Рябов, о чем, кроме тебя, не подозревает никто. Бабушек как не понять, если дети были потенциальными работниками в семье, но почему тебе не терпится завязывать голубые бантики? Дикторская сентиментальность — она, она, матушка, вот только что-то рано подала она свой голос. Мамина гипертония и дикторская сентиментальность. Хорошо же оснастили тебя родители!
Медленно, с силой разводишь руками. Прозрачная толща воды выгибает дно. Искаженные квадратики кафеля. Не «на», а «над»… Мотоциклетные очки стремительно обходят тебя слева. Воображают — несутся как торпеда. Сникнут через минуту.
«Вы — местный? Вы очень мужественно вели себя». — «А что, это исключительно кавказское качество?» — «Я неточно выразилась. Мы тоже не местные, отдыхаем с мужем. Вы были очень оперативны». Еще бы! Оказаться перед знакомой девушкой в вульгарных трусах и носочках — тут и не умеющий плавать сиганет в воду. Ухмыльнулся на прощанье: «Откроем купальный сезон». Странно, а вот как ты оказался в трусах и носочках — не помнишь. Поразительный провал памяти! Но кошмарная мысль, что на тебе не плавки — трусы, — была. Именно в этот момент, можно предположить, ты и скидывал портки. Перед девочкой из Жаброва, которая глядела на тебя с ужасом.
Бортик. Отталкиваешься ступнями, скользишь, прижав к туловищу руку. Когда инерция затихает, берешь воздух. По соседней дорожке, брызгаясь и фыркая, несутся Мотоциклетные Очки.
«Я сам!» Мальчуган изо всех сил колошматил воду. Берег был далеко — гораздо дальше, нежели показалось тебе с причала. «Вода обожгла его…» — сколько раз читывал ты это! Чушь! Ничто не обожгло — заурядная холодная вода, не холоднее душа в бассейне. Мальчишка оскорбился, когда ты схватил его за плечо. «Я сам», — отрывисто, зло: не мешайте! Ты невольно разжал пальцы. Может быть, пацан просто симулировал падение: до купального сезона еще далеко, а так охота побултыхаться в море. Не потому ли и устроили с дружком возню на причале? Независимо плыли вы параллельным курсом — как сейчас с Мотоциклетными Очками. Мотоциклетным Очкам, впрочем, далеко до батумского паренька. «Не устал?» Пацан не удостоил тебя ответом.