Победитель. Апология
Шрифт:
— Потом посмотрите — не срочно. Как время будет.
Никакого давления. Можешь положить папку на стол и сказать, что время будет в следующей пятилетке. «Ради бога. В следующей, так в следующей. Разве я регламентирую?»
— Чему улыбаетесь? Смешное там что-нибудь? Скажите, вместе посмеемся.
— Нет-нет.
Наглеешь, Рябов!
Звонок.
— Извините. — «Мы должны быть предупредительны друг к другу. Единой семьей жить. У нас не такой уж большой коллектив, товарищи». — Слушаю. Да, я. А-а, привет!
Скока почерк. Старательный мальчик Скок — тридцать четыре года. «В отчете много «белых пятен».
Растерянность в глазах — где скамейка? На первом часе, до перерыва — была, а сейчас нет. Неужели нет? Ищите, профессор, ищите. Мы знаем, что читать лекции сидя вы не привыкли, а без скамейки разве что нос будет торчать над кафедрой. Как же быть? Вы свой человек — не ставите «неудов», позволяете болтать на лекциях, раздаете в «долг» студентам деньги — почему бы и не подшутить над вами? Вы незлопамятны, Маргарита Горациевна, вы не обидитесь на нас. Посмотрите: мы так молоды, нам порезвиться охота. Молча умоляете глазами вернуть скамейку? Ну, профессор, это нечестно. Поищите еще! Загляните под стол, вот так. Повернитесь вокруг своей оси. Не обращайте на нас внимания — мы своими делами заняты.
Ты знал, где спрятана скамейка — как, впрочем, и все остальные, но существует студенческая солидарность, и ты не имел права быть штрейкбрехером. Степанов им стал. Поднялся, размеренным шагом пересек притихшую аудиторию. «Пожалуйста. Извините нас». Даже тогда не проявила агрессивности Марго. Ни слова упрека. Вскарабкалась на скамейку, дрожащим голосом продолжила лекцию. Студентов любила она и с каждым в отдельности находила общий язык, а вот когда они скопом, в аудитории, — не выходило. Девочка, которая заблудилась в толпе… В конторе она другая.
— Черт, не поговорить спокойно. Без конца звонят.
Снова незнакомый почерк. Со стороны кто-нибудь? По договору? Закрываешь папку, в портфель суешь. Полотенце в целлофане, синяя мыльница, плавки.
— Я могу идти?
— Станислав Максимович! — с укором. Можете идти, можете бежать. Хоть на голове ходите — разве я лимитирую вас! Разгул демократизма. — Вообще-то, я вас не за этим хотел видеть. Это так, между прочим, но для главного разговора у нас сейчас нет времени. Не у меня — у вас.
Для главного разговора?
— Есть немного.
— Нет-нет, разговор этот нельзя комкать — потерпим до завтра.
Хорошо, потерпим. И не надо спешить, не надо так сразу видеть связь между сегодняшним визитом Марго в институт и разговором, который нельзя комкать. Где была она, когда ты вошел в отдел? Нет, она не могла подать заявление, не предупредив тебя.
— Тогда завтра утром?
— Чудесно! Заходите, кто бы ни был у меня. Для вас эта дверь открыта всегда.
Разгул, полный разгул. Но ты озадачен, однако. Еще успеешь заглянуть в отдел… Зачем? Проявляешь нетерпение, Рябов. О другом подумай. Вспомни кипарисы. Море и кипарисы… Не действует? И не надо! Негоже являться перед студентами в порхающем настроении.
5
Положив мел, тщательно вытираешь тряпкой пальцы. Отойди, не загораживай, пусть перепишут.
Девушка у окна все читает. На коленях пристроила книгу, откинулась и полагает — не замечаешь. Или просто забыла о твоем существовании? На перемене-то выходила из аудитории? Лучше бы — нет. Тогда, стало быть, не лекция
Парень в твоей курточке все строчит. Не конспектирует — нет, что-то постороннее. Письмо сочиняет? Хотя бы для приличия посматривал на доску. Должно быть, видел тебя в курточке, и это низвергло тебя с преподавательского пьедестала. Ты демократичен, как Панюшкин, но все же учитель и ученик не должны одеваться одинаково.
На что надеется — на учебник? Неужто не все еще усвоили, что ты не дублируешь учебник — зачем, его можно прочесть самостоятельно, — а вот проштудировать всю периодику, как это делаешь ты, готовясь к лекциям, студенту не по зубам. На экзаменах он убедится в этом.
И девушке, что несвоевременно упивается романом о любви, припомнишь на экзаменах ее легкомыслие? Увы! Когда за столом напротив сидит прекрасное создание, сила духа оставляет тебя. Надувайся, как индюк, изображай академическое бесстрастие — все равно ты беспомощен, экзаменатор. Джентльмены не обижают женщин. Джентльмены плюхаются в воду спасать дельфинов. Бог с ним, с прекрасным созданием, но вот сочинитель в курточке покусает локоток.
Шесть минут до звонка. Не надо никаких заключений — студент терпеть не может этого. Метода Мясоедова… Жирный флегматичный Мясоедов устраивал фейерверк из каждой темы. Но даже на его лекциях были сачки — в экономическом вузе это естественно. Бум высшего образования свирепствует в стране — сколько случайных людей загоняет он в институты! Лишь бы попасть, лишь бы зацепиться! Специальность экономиста занимала когда-то в иерархии популярности одно из последних мест — прекрасно, пошли в экономический; авось легче протиснуться. Тебя не это волновало: еще до получения золотой медали знал, что поступишь в любой вуз. Но рыцарем на распутье не был. Газетный ураган, вздыбленный вокруг экономической реформы, вынес тебя на дорогу широкую и прямую.
Обводишь аудиторию взглядом. Кое-кто переписал, отдыхает. Хоть кто-нибудь из этой полусотни студентов согласился бы променять машиностроение на экономику? О чем вы, Станислав Максимович, — это же дисквалификация. Сопромат, черчение — что там еще у них? — это да, это науки, достойные мужей, а экономика и все иже с нею — вязкая абракадабра, которую вдалбливают нам в головы неизвестно зачем педанты-преподаватели.
«Производительные силы все время в развитии — новая техника, новые мощности, — могут ли производственные отношения топтаться на месте? Это все равно, что иметь современный автомобильный парк, а пользоваться правилами уличного движения времен дилижансов. — Интересно, осталась ли хоть у кого-нибудь в голове эта развернутая метафора, с которой ты начал свою вступительную лекцию? — Инженер, не знающий законов организации производства, похож на шофера, который не смыслит в правилах уличного движения. Неминуемая авария ждет такого автомобилиста».
— Станислав Максимович, две минуты.
И другой голос, в поддержку:
— Отпустите, а то очередь в столовой.
Мясоедов отпускал. «Даже самая изысканная духовная пища не заменит посредственного харчо. — К еде он относился с не меньшим благоговением, нежели к цифрам, — фамилию оправдывал? — Ступайте, только не топайте, как слоны. А то мне дадут за ваше харчо».
На часы глядишь. Не две минуты — три. Почти три.
— Только тихо.
Подымаются — дисциплинированные, смирные, поодиночке плывут к выходу, но, едва переступив порог, припускают, уверен, галопом. Надуть ближнего спешат — с таких-то лет!