Победителей не судят
Шрифт:
Весь этот день она вместе с Эйтелем обивала пороги и просиживала в приемных. Ничего не добившись в полицейском управлении, они записались на прием к гауляйтеру, но их принял только секретарь, который посоветовал несколько дней не предпринимать никаких шагов и не писать прошений и жалоб.
— Если ваш муж ни в чем не виноват, вам нечего беспокоиться — в Германии не сажают в тюрьму невиновных.
Вечером, когда Вильгельмина готовила на кухне, а сыновья мыли пол в прихожей, заявился Поль. Он снова притащил букетик цветов и, остановившись в дверях, осведомился, дома ли фрау Шеллен. Услыхав утвердительный ответ, он намеревался было вытереть свои сапоги о мокрую тряпку, но Эйтель вдруг сказал, что их отец никогда не ходит по комнатам в уличной обуви, да и все их знакомые, приходя в гости, тоже ее снимают.
— Что ж, в таком случае держи. — Поль протянул Алексу букет и осмотрелся в поисках чего-нибудь, где можно было присесть.
Алекс принес стул. Поль сел и принялся стаскивать левый сапог.
— Позвольте, я вам помогу, — сказал Эйтель, вставая на колени, чем немало удивил младшего брата.
Он стянул оба сапога и аккуратно примостил их возле стены. Алекс тем временем принес тапочки для гостей.
— Хорошие ребята, — похвалил Поль, вставая и забирая букет. — Ну, кто проводит меня к вашей матушке?
— Ты чего это? — спросил Алекс старшего брата, когда гость в галифе и тапочках был препровожден в гостиную. — Чего ты кинулся стягивать ему сапоги?
— Сейчас узнаешь. Пошли.
Тихо прикрыв за собой дверь, они отправились на чердак.
— Тащи-ка ступку с пестиком, — велел Эйтель Алексу.
— А где она?
— Кажется, в мастерской у отца. Только тихо.
Алекс ушел, а Эйтель остановился, перед стоявшими на стеллаже двумя прозрачными банками, содержимое которых походило на неровные продолговатые таблетки из чего-то мутно-белого и твердого, похожего на сухой лед. Едкий натр и едкое кали.
Немного подумав, Эйтель откупорил банку с едким натром и, отерев ладонь левой руки о штаны, высыпал на нее штук пятнадцать таблеток. Затем он тщательно растолок их в принесенной братом чугунной ступке, превратив в белый порошок. Свернув из клочка бумаги пакетик в виде воронки, Эйтель ссыпал порошок в него.
— За мной, — скомандовал он брату.
Вернувшись домой, братья с минуту постояли возле двери гостиной, прислушиваясь, потом Эйтель развернул бумажный пакетик и аккуратно, стараясь разделить содержимое поровну, высыпал его поочередно в каждый сапог господина Поля. Он сделал так, чтобы порошок оказался в области носков, постучал сапогами друг о дружку и снова поставил у стены.
— Эйти, может, не стоило этого делать? — испуганно спросил Алекс.
— Может, и не стоило, но уже сделано, — сухо ответил брат.
Минут через сорок, сопровождаемый их расстроенной матерью, Генрих Поль вышел в прихожую. Братья стояли молча возле входной двери, словно караульные.
— Ну, сорванцы, как учитесь? — бодро спросил Поль, потрепав Эйтеля по вихрастому чубу.
— Да какая тут учеба, — прикинувшись дурачком, проканючил Эйтель, — папка в тюрьме, мамку с работы выгнали. — Швыркнув носом, он смачно вытер рукавом рубахи воображаемые сопли.
— Ну-ну, не надо только делать из себя идиота, — укоризненно сказал Поль, принимаясь, покряхтывая, натягивать сапоги. — Идиоты нам сейчас… а-ага… не нужны. У нас теперь… а-ага… грандиозные планы и задачи.
Потоптавшись, чтобы обтянутые тонкими носками ступни лучше распределились в узком пространстве, стиснутые лакированной кожей, и еще раз подтянув голенища, он собрался потрепать по щеке Алекса, но тот увернулся.
— Что ж, до свиданья, фрау Шеллен, навещу вас на днях, как только что-нибудь разузнаю. Подумайте о моем предложении.
— Мам, чего ему нужно? — как только закрылась дверь, спросил Эйтель.
Вильгельмина Шеллен грустно посмотрела на сыновей:
— Он хочет помочь, мальчики.
Она ушла в спальню, попросив детей дать ей с часок отдохнуть.
Тем временем Генрих Поль, поскрипывая хромовыми сапогами, спустился вниз и вышел на улицу. В этот душноватый июньский вечер площадь Старого рынка была заполнена людьми. Никто никуда не спешил, как не спешил и сам Генрих Поль. Он остался доволен своим сегодняшним визитом. Он чувствовал, что скоро сломает эту актрисочку, считавшую себя настолько одаренной и востребованной, чтобы игнорировать таких людей, как он. Общительна и весела, и порой даже кокетлива, но на деле неприступна, как Бастилия. Черта с два! И Бастилию растащили по камушку.
Перед тем, как отправиться домой, Поль решил прогуляться по набережной, подышать речной прохладой, отдающей ароматом тины и свежей рыбы, продававшейся поймавшими ее мальчишками прямо здесь же за бесценок. Проходя мимо монумента Победы, он ощутил легкий зуд в передней части обеих ступней, остановился и, пошевелив потными пальцами ног, потер их друг о друга. Зуд не прошел. Более того — он усилился, переходя в некое жжение и тревожа уже не только пальцы, но всю нижнюю часть каждой ступни. Что за дьявол, насторожился Поль, прислушиваясь ко все более неприятным ощущениям. Нет, в самом деле, что за хреновина! Жжение делалось нестерпимым. Он остановился в полной растерянности, не зная, что предпринять. Не будешь же стаскивать сапоги прямо на улице на глазах у всех. Поль заметался, поднимая ноги и подпрыгивая, словно цапля на углях. Он бросился сначала в одну сторону, затем в другую. Расталкивая прохожих, пронесся мимо полицейского, вылетел на Аугустусштрассе, попрыгал там на одном месте, выбирая направление дальнейшего движения, после чего, вскрикивая: «Ой! Ой! Ой!» — рванул мимо Гофкирхе в сторону Театральной площади. Минуя по левую руку оперу Земпера, он кинулся к ближайшему спуску к реке, но споткнулся о бордюр и с громким шлепком хлопнулся о мостовую, чем напугал до слез маленькую девочку, игравшую рядом на газоне. После такого удара ему бы немного полежать, прийти в себя и собраться с мыслями, да где там. Не встав, а подлетев в воздух, оттолкнувшись от мостовой одновременно всеми четырьмя конечностями, чиновник Театральной палаты Генрих Поль устремился по ступеням вниз к мирно плескавшимся о гранитные камни водам спасительной Эльбы. Не обращая внимания на двух рыбачивших здесь пацанов, одним из которых оказался Толстяк, а другим Птицелов, он повалился на спину, силясь стянуть с себя оба сапога разом.
— Помогите! Помогите снять сапоги, — извиваясь, простонал он куда-то в пространство, отчаянно дрыгая ногами. — Да помогите же…
Мальчишки, не сговариваясь, пришли к выводу, что три пойманные ими сегодня рыбешки — вполне приличный улов, в мгновение ока смотали удочки и стреканули наверх, откуда, укрывшись за парапетом, все же решили понаблюдать за сумасшедшим дядькой. Надо отдать должное упорству Генриха Поля, которому в конце концов удалось снять оба сапога. Усевшись на самый краешек мокрого гранита, он опустил обе ноги в реку и принялся интенсивно ими болтать, словно резвящаяся купальщица. Стоны прекратились. Раздвинув собравшихся возле спуска зевак, позванивая на каменных ступенях подковками, к Полю спустился полицейский. Тот самый, что наблюдал за ним еще с Аугустусштрассе.
— В чем дело? — спросил он.
Вместо ответа Поль стянул с одной ноги черный расползшийся носок, и они одновременно произнесли: «Ого!»
Через полчаса, покрытые сочащимися лимфой и кровью волдырями ноги пострадавшего обрабатывали в дерматологической клинике имени Карла Густава Каруса.
— Что с ним? — поинтересовался у врача доставивший Поля полицейский.
— Химический ожог какой-то едкой солью или кислотой. Угрозы жизни нет, но недельку стационара я ему настоятельно рекомендую.