Победителей не судят
Шрифт:
Зинталь вернулся в прихожую, еще раз потрепал Эйтеля по голове, отсалютовал портрету фюрера поднятой рукой (это же следом проделали и оба полицейских) и вместе со всей компанией удалился.
Вечером гауптштурмфюрер докладывал гауляйтеру, до которого дошла эта история с портретом, что художник Николас Шеллен, бросив семью, эмигрировал за границу и вряд ли вернется обратно. Он, таким образом, вошел в список из нескольких сотен писателей, живописцев, скульпторов, музыкантов, а также деятелей театра и кино, кто к этому времени покинул страну и кого несколько позже фюрер назовет «заиками от искусства».
— Какая же грязная жидовская морда повесила эту пачкотню, опозорив всех нас? — прорычал Мучман. — Зинталь,
— Я найду, партайгеноссе, — щелкнул каблуками Зинталь.
В Деберице не знали, что происходит в Дрездене. Единственной и одновременно самой грозной информацией было полное отсутствие связи с городом. Город словно пропал. Не отвечала ни одна муниципальная служба, ни один штаб, включая военных, ни одна организация. Отбомбившаяся группировка сначала отходила строго на юг, затем, изогнувшись, стала поворачивать на запад. На ее пути лежал почти уже полностью разрушенный Нюрнберг, и существовала некоторая вероятность, что часть бомбардировщиков придержала свои бомбы для него. В это же время с запада к Нюрнбергу приближалась группа «С». Однако все понимали, что 750 «Ланкастеров» второй волны идут добивать именно Дрезден, а не представлявший уже никакого интереса Нюрнберг.
Капитан Шеллен понуро смотрел на экран. В его город уже отправили спасателей и пожарных отовсюду, где только сочли целесообразным поднять их по тревоге. Туда же покатились несколько зенитных поездов, но они при всем желании не могли заменить восемьдесят стационарных орудий ПВО Дрездена, которые ничего не смогли противопоставить врагу в эту ночь. Сообщений о сбитых самолетах противника пока вообще не поступало.
Эйтель знал, что в Дрезден-Клоцше сконцентрировано более тысячи истребителей, которые несколько последних дней перегоняли на фронт. Из-за перебоев с авиационным бензином, вызванных рядом сокрушительных налетов англо-американцев на нефтеперерабатывающие заводы, в Клоцше не сумели своевременно подвезти горючее. Однако для взлета нескольких эскадрилий должно было хватить и резервных запасов. А такие запасы, как правило, имелись на каждом аэродроме. Пока самолеты в Клоцше, их можно было бы задействовать в интересах ПВО. Еще ничего толком не решив, Эйтель напрарился к столу одного из операторов.
— Можете пойти отдохнуть, — сказал он обер-лейтенанту. — Впереди трудная ночь. Думаю, следующие минут тридцать особых новостей не будет. Если что, я вас вызову.
Рыжеватый, с конопушками на бледном лице и почти белыми ресницами офицер поблагодарил и отправился в одну из комнат отдыха. Эйтель прошелся по залу и, как бы невзначай, сел на место ушедшего оператора. Надев наушники, он назвал себя и попросил подключиться к коммутатору штаба истребительной дивизии.
— Я Магда-Элеонора. Прошу соединить с…
Он запросил Клоцше. Некоторое время там не отвечали, затем связь восстановилась. Оказалось, что аэродром совершенно не пострадал. Шеллен осведомился о потерях, ему что-то невнятно ответили. Он понял только, что из Клоцше во время налета стартовало не более тридцати истребителей. Еще около сотни поднялись в Баварии и под Прагой, но вскоре получили команду вернуться. Это было следствием утреннего приказа о запрете полетов без особого разрешения. Приказ убил последнюю инициативу, никто не хотел рисковать головой.
— Сколько у вас самолетов, готовых к старту. Что?… С вами говорят из Деберица, черт возьми! Немедленно освобождайте полосу и начинайте выруливание. Через час вас атакует от восьмисот до тысячи «Ланкастеров». Вам все понятно? И прекратите запрашивать бесконечные подтверждения. Действуйте хотя бы сейчас! Не слышу… Подтвердите…
Эйтель отключился от коммутатора, снял наушники и ушел на свое место. Его затея могла сработать только в одном случае — если истребители (пока там не разобрались) успеют взлететь, а подоспевшие сразу после этого англичане забьют их радиочастоты, лишив связи. Но всерьез рассчитывать на такое стечение обстоятельств мог только трижды контуженный идиот.
Их было двое: пожилой майор с железным крестом и другими наградами на кителе и молодой рыжеволосый фельдфебель в куцей флигерблузе. Кроме маленького значка гитлерюгенда, на куртке унтер-офицера — совсем еще недавнего школьника — не было ничего, даже пуговиц, зато на шее красовался дурацкий красный платок в белый горошек. Майор поздоровался и, опершись на спинку кровати, изучающе посмотрел на раненого.
Раненый, в свою очередь, посмотрел на майора и понял — сейчас ему зададут такие вопросы, вразумительно ответить на которые он не сможет.
Раненым был Алекс Шеллен. Последнее, что он отчетливо помнил, — это снежный вихрь, поднятый пропеллером угнанного им «Фокке-Вульфа». Потом первыми проблесками возвращающегося сознания стали ощущения, что его куда-то тащат. Уже лежа на госпитальной койке, он старался восстановить в памяти подробности, но они, словно черепки разбитого горшка, валялись в различных закоулках его мозга отдельно друг от друга, никак не складываясь в нечто связное и последовательное. Говорил ли он что-нибудь, когда его вытаскивали? Что говорил и, главное, на каком языке? Но нет, черепки состояли только из отрывочных физических ощущений. Он помнил ледяной холод на своих щеках — возможно, снегом с его лица стирали кровь. Еще он помнил вспышки яркого света — вероятно, его освещали фонариком. И запах, странный такой, но до боли знакомый запах, откуда-то из детства. И скрип, и приглушенные голоса. В конце концов Алекс то ли вспомнил, то ли догадался, что его везли на устланной соломой телеге. Долго везли, укрыв чем-то тяжелым. Но он все равно замерз, и его бил озноб. Потом его внесли в помещение, раздевали, осматривали, задавали какие-то вопросы. Он что-то мычал и жаловался на сильную головную боль. Наконец, ему сделали укол, после которого он уснул.
Проснувшись через несколько часов и относительно придя в себя, Алекс понял, что находится в маленькой госпитальной палате, освещенной свисавшей с потолка лампочкой без абажура. Некоторое время он прислушивался к своим ощущениям, постепенно убеждаясь, что снова, уже во второй раз в течение одних суток свалившись с небес, отделался относительно легко. Руки, ноги, глаза и все прочее оставалось на месте и, кажется, вполне сносно функционировало. Его немного подташнивало, перевязанная голова побаливала, но это были сущие мелочи. Он осмотрелся. Кроме него, в комнате никого не было. Странно. Все госпитали и больницы Германии должны быть переполнены. Может быть, это не больница? Однако в углу рядом с расположенной прямо напротив Алекса дверью стоял шкаф со стеклянными дверцами, на полках которого виднелись всевозможные склянки, да и весь облик комнаты, а также специфические ароматы не оставляли сомнений — это лечебница. Покрутив головой, Шеллен не обнаружил в комнате окна.
За стеной послышался шорох. Алекс услыхал, как в замке несколько раз повернули ключ, после чего дверь отворилась. В комнату вошла молодая женщина в белом халате. Увидев, что раненый очнулся и смотрит на нее, она вздрогнула и отшатнулась.
— Ой! Как вы себя чувствуете? — спросила женщина.
— Да… вроде бы ничего. А где я нахожусь?
— В больнице. Это Мейсен. Простите, я сейчас.
Женщина поспешно удалилась, прикрыв за собой дверь. В замке снова щелкнул ключ.
Мейсен. Небольшой городок километрах в десяти северо-восточнее Дрездена. «Это тебе вместо Франции со Швейцарией», — мрачно подумал Алекс.