Победители недр. Изгнание владыки
Шрифт:
— Все знают на поверхности, что ты заболел… Это достаточное основание…
— Но моя совесть, Нина! Ты сомневаешься во мне?… После всего, что я пережил и передумал, я знаю, что до конца буду с Никитой…
Почти задыхаясь от волнения, он опустился на стул.
— Я верю тебе, Михаил, — тихо, но твёрдо сказала Малевская, — и всё же я буду настаивать перед Никитой, чтобы он оставил именно меня. Путь он сам решает. А теперь прекратим этот разговор… Мне нужно закончить работу. Да и тебе следует им помочь. Полежи, отдохни и пойди к ним.
Она
Опустив лицо на руки, Брусков застыл на стуле в неподвижности.
В каюте наступило долгое молчание. Изредка сквозь опущенную крышку люка глухо доносились голоса Мареева и Володи из нижней камеры.
Мареев показался в люке неожиданно, почти испугав Брускова и Малевскую.
— Ты уже встал, Михаил? Ну, как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, Никита… Очень хорошо… Я собирался спуститься к тебе…
— Мы с Володей уже порядочно успели… Зарядили аккумуляторы, проверили моторы, буровой аппарат… Ну, что же, пойдём, Михаил! Работы ещё много… А как у тебя, Нина?
— Сейчас кончу.
— Прекрасно!… Потом возьми на себя продовольственный вопрос.
— Хорошо. Через десять минут займусь этим.
— Ну, идём, Мишук!
Он пристально посмотрел на Брускова.
— Ты что-то неважно выглядишь… Может быть, ты лучше полежишь, отдохнёшь?
— Да нет же, Никита! — торопливо возразил Брусков. — Я прекрасно себя чувствую… Пойдём, пойдём…
Но у самого люка он вдруг остановился.
— Одну минуту, Никита! Ты решил уже? Я останусь с тобой?
Мареев в нерешительности развёл руками.
— Право, не знаю… совершенно ли ты здоров? Нина! Ты ведь вроде врача экспедиции… Как ты думаешь, он совершенно оправился?
От этого неожиданного вопроса Малевская на мгновение растерялась, но потом твёрдо и решительно сказала:
— Да! Он совершенно здоров! Но имей в виду, Никита, я возражаю против моего отъезда в торпеде… Я не менее здорова, чем Михаил, и у меня не меньше права остаться здесь. Я прошу тебя не отправлять меня. Я дождусь с тобой помощи с поверхности…
Мареев пристально смотрел на Малевскую, потом перевёл глаза на Брускова.
— Я говорил уже тебе, Никита, — невнятно сказал Брусков. — Я не могу… не могу появиться на поверхности… оставить тебя…
Он замолчал.
В мучительном раздумье стоял Мареев. Потом покачал головой.
— Вы мне задали тяжёлую задачу, друзья мои… Но если Михаил настаивает, если он здоров, то отправиться должна будешь ты, Нина!
— Никита! — бросилась к нему Малевская. — Почему? Почему именно я? Почему такая несправедливость?
— Нина… — Мареев взял её руки. — Нина, я знаю всё, что ты скажешь… Да, это несправедливость! И всё-таки я не могу нарушить правила: «Женщины и дети — первыми в шлюпку!» Это долг. Это обязанность каждого командира в момент крушения судна.
— До
Мареев криво усмехнулся и сказал тихо:
— До тех пор, дорогая, пока женщина является носительницей нашего будущего, наших будущих поколений, счастливых, радостных людей страны социализма… Можешь ли ты считать это второразрядным?… В этом, я думаю, новый смысл старого правила о шлюпке. Может быть, я ошибаюсь, но я верю…
Малевская закрыла лицо руками и опустилась на стул. Плечи её вздрагивали.
— Успокойся, Нина, — продолжал Мареев всё так же тихо. — Подумай, и ты поймёшь, что иначе нельзя… Кроме того, Михаил здесь нужен как радист.
Он с усилием повернулся к Брускову.
— Пойдём, Михаил!
К часу ночи большая часть работы была закончена. Мареев отправил товарищей спать. Малевская и Володя нуждались в отдыхе перед отправлением в дорогу, особенно перед долгим и тяжёлым маневрированием, связанным с выходом торпеды из снаряда и переходом её на вертикаль. Брускова тоже нельзя было переутомлять.
Мареев остался один в нижней камере. Надо было наполнить кислородом резервуар и баллон, проверить аппарат климатизации, доделать некоторые мелочи. Он продолжал работать со всевозрастающей энергией.
Наконец сделано последнее, и он остался одиноким в безмолвии недр, в мёртвой тишине слепых глубин. Идти спать? Сна не будет — это Мареев твердо знал. Он провёл рукой по лбу, постоял минуту, потом погасил все лампы, оставив лишь одну, самую слабую, и опустился на мягкие, зашитые в мешки связки неиспользованных проводов.
Как будто сам собой открылся в душе какой-то клапан, и мысли, чувства, образы ринулись на свободу и заполнили камеру. И сразу из этого хаоса выплыл и властно всё закрыл собой один образ — бесконечно милый и родной… И с ним надолго остался Мареев в тишине этой ночи, прощаясь с жизнью, со всеми незавершёнными и захватывающими планами, с мечтой об ослепительном, неизведанном ещё счастье, так неожиданно найденном здесь, в мёртвых глубинах, и здесь же потерянном… Время остановилось, как будто прислушиваясь к тому, что происходит в душе Мареева. Иногда он выпрямлялся, привычно проводил рукой по лбу и вновь опускал голову на руку.
Лёгкий скрип приподымающейся люковой крышки наполнил камеру грохотом поезда в туннеле. Мареев вскочил и, стремительно подавшись вперёд, замер на месте.
Малевская тихо спускалась по лестнице, придерживая одной рукой опускающуюся над ней крышку люка. Так она простояла несколько мгновений, пока в слабом свете лампочки разглядела горящие глаза и окаменевшее движение Мареева.
Она приблизилась к нему.
— Никита… — Её голос был чуть слышен и дрожал. — Никита… Я не могла заснуть… Я хотела ещё раз поговорить с тобой…