Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА III

Коллектив авторов

Константин Рассомахин

Поэт, писатель, драматург, актер, певец. Лауреат конкурса «МАВЛИД 2014» (3 место) за стихотворение «Молитва». Автор сценариев для передачи «АБВГДЕйка», пою в правом хоре храма Знамения Богородицы, снимаюсь в кино и телесериалах, сочиняю стихи, прозу, пьесы («Чужими глазами», «Шейх Санан»). В 2005 году выпустил книгу «Плетение литер». В 2010 году опубликовал несколько стихотворений и рассказ «Змеиный взгляд» в «Невском альманахе». В 2012 году издал книгу стихов «Помни себя».

Год рождения – 1971. Окончил театральный факультет Саратовской консерватории и сценарный факультет ВГИКа. Живу в Москве.

Волшебник и овцы

Жизнь, говорят, есть сон. Как это можно проверить? Стены со всех сторон, И ни окна, ни двери. Кто обманул нас, шоры Втиснув в мозги поглубже? Где крючок, за который Дернешь – и ты снаружи? В древние времена Жил-был один воротила. Шерсти, то бишь руна, Море у него было. Морем жирных овец Заправлял своенравно Мудрый вождь и отец Всех

ягнят и баранов. Крез, не тая греха, Стриг своих подопечных, Страстно любя потроха И шашлычки овечьи. Все бы ему нипочем, Но имелась превратность. У буржуев бичом Что является? Жадность. Не хотел пастухов Нанимать воротила. Изгородь от волков Строить – жаба душила. Даже пастушьих собак Брать не хотел сквалыга. Стад ведь хватало и так. Дескать, какого фига?.. Ну, подумаешь, волк Парой овец разживется, Ну, унесет поток, Ну, с обрыва сорвется. Все это был пустяк, Важный, весомый? Едва ли. Хуже всего был тот факт, Что овцы все понимали; Что хозяин их – псих, Дёрнувший скипидару; Что он хавает их За отарой отару; Что ему все равно, Что приготовить – пельмени, Плов ли; что он за одно Мясо их только и ценит. Ну и еще чуть-чуть За овчину и шкуры. В общем, властитель их – жуть! Подлая, злая натура. Все это очень сильно Изверга удручало. Сок выделялся обильно, И в желудке урчало. Только овечку – хвать, Вот бы, мол, подкрепиться, Как остальные – бежать. И засверкали копытца. В общем, плохо совсем Стало житье у злодея. А наш владыка меж тем Был еще и чародеем. Думал, гадал паразит, Что б замутить такое, Чтобы и он был сыт, И росло поголовье, Чтоб все овцы и овны Без жлобства и кокетства Шли к нему в пасть полюбовно. И отыскалось средство. Был далеко не дурак И настроен серьезно Быт свой наладить маг, Обращаясь к гипнозу. Ах, как он сладко внушал! «Верьте, овечки, верьте В то, что у вас есть душа, В то, что вас ждет бессмертье. Гибель – еще не беда. А сдирание шкуры Не причинит вам вреда, Только улучшит фигуру. Все, что вам только надо, Все исполню я споро. Я люблю свое стадо, Я – ваш хозяин добрый. Я – ваш иконостас, Ваш помощник, ваш рыцарь. Верьте, ни с кем из вас Ничего не случится. Ну а если внезапно С вами что-нибудь станет, То все пойдет поэтапно, Четко, по расписанью. После смерти – астрал, Те же кусты и грядки, После астрала – ментал… В общем, все будет в порядке. Там, в том счастливом краю Трав и воды навалом. Ангелы сладко поют В том краю небывалом. Там начинается путь В незнакомые дали. Там вашей жизни суть Вскроется в каузале. Там, на верху на святом Все, наконец, прояснится, Там вы узнаете, что Кто-то из вас – лисица, Кто-то из вас – медведь, Лев, крокодил или кошка. Кто-то из вас – человек, И волшебник немножко». Нарисовал круги, Замки, дворцы, аллеи. В общем, запудрил мозги Так, что чуть сам не заблеял. И с тех далеких лет, Зависть друзей вызывая, Пастырь не знает бед. И овец прибывает. С тех далеких времен Овцам, тупым и беспечным, Снится их розовый сон, Лживый и бесконечный.

Симург

Мы были стаей одиноких птиц, Изгоев, запевал и забияк. Со всех на свете стран и заграниц Собрали нас, сформировав косяк, И был прекрасен этот жуткий стан, Где над смутьяном царствовал смутьян. Здесь были китоглавы и грачи, Бакланы – пожиратели сардин, Фигляры, гарпии, бородачи, И каждому в клюв палец не клади, И каждый где хотел, там и кружил, И с нами только ветер злой дружил. Кому пришла идея нас собрать В столь разношерстный, бешеный кагал, Какую цель должна такая рать Достичь, никто из нас не понимал. И вот перо к перу, глаза в глаза — Слетелись побродяги на базар. Утес, что облепила наша дичь, С ума сходил от криков, драк и ссор. И вот какой-то дряхлый жалкий сыч, Протяжно свистнув, начал разговор. И стихло все. Квохтанью старика Внимали птицы, небо и река. Он молвил: «На горе священной Каф Живет загадочный царь птиц Симург. И мы должны, свой норов обуздав, Всем скопищем отправиться к нему. Нас выбрали из многих, но – беда, Что все не доберемся мы туда. И прежде, чем подняться на крыло, Я должен познакомить вас с Огнем, Мрак посвятит в свое вас ремесло, И кое-что вам растолкует Гром. Да здравствует Симург! Эй, сброд чумной, Нас гибель или слава ждут. За мной!». Что? Как? На кой?.. Зачем? Куда? К чему? Воспитанный

отмщеньем и войной, Стан загалдел: «Какой еще Симург? Пошел бы он со всей своей родней! Какой еще там, к черту, царь и бог? Да он уже давно, наверно, сдох!». Но наша ругань длилась ровно миг. Вдруг грянул Гром, и задрожал утес, И первой молнии сверкнувший блик Десяток крикунов смахнул с берез, И, взвизгнув в страхе, стая в небеса Взвилась, от смерти крылья унося. Мы драпали куда глаза глядят, А Гром за нами несся на парах, Косили молнии за рядом ряд, И только перья рассыпались в прах, Но все ж мы выбрались черт знает как Из-под грозы и вляпались во Мрак. В такую тьму, что не видать ни зги. Всю ночь мы мчались в полной слепоте, Пока не поняли, что есть мозги, Чей свет не равнозначен темноте. И вот уж, тьму лучами из глазниц Пронзая, мчится дальше клин жар-птиц. Но главным испытаньем стал Огонь. Необорим и недоступен свет. Вблизи приятно, но попробуй, тронь: Сиянье, радость, вспышка – и привет. Там, где мы были, на краю Земли, Немало пепла ветры намели. И вот, пройдя сквозь сотни передряг, Все одолев, мы все еще летим. Нас ровно тридцать. С нами наш вожак, Ведущий клин по грозному Пути, И иногда нам снится, что вот-вот Окончится наш сказочный полет. И иногда еще такой нам сон Мерещится, что будто бы мы все, Вся стая, все мы вместе – это Он, Летящий по небу во всей красе, Достигший Истины счастливый принц… Мы были стаей одиноких птиц.

Сказка о волшебном яблоке, экзистенциальном вопросе и прытком лесничем Елпидифоре,

рассказанная с применением современной изящной терминологии

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были канцлер с канцеляршей – это, значит, король с королевой по-старому. Эпоха тогда была просвещенная, и наука сильно продвинулась вперед, и ученых развелось – пруд пруди, все одни доктора да члены-корреспонденты, и канцлер с канцеляршей держали у себя при дворе с дюжину таких членов, да вот, к несчастью, ни один из этих корреспондентов не мог помочь своему покровителю в его недуге. А недуг-то и заключался всего-навсего в том, что не было у канцлера и канцелярши детей.

Для нас с вами, уважаемый электорат, это, конечно, не ахти какая беда – отсутствие потомства. Иное дело – цари. Им по статусу положено иметь наследников, ну если не целый выводок, то хотя бы одного, самого задрипанного, лишь бы народу было сподручно кормить его с ложки. А то если народу некого кормить с ложки, то опускаются у него, у бедного народа, руки, и становится он сам не свой, худеет и умнеет на глазах, и всячески развинчивается. Ну да бог с ним, с народом, не о нем речь.

Итак, для королей забота о продолжении рода – настоящая беда, у них прямо лицо перекашивается, когда речь заходит о детях, а уж когда их нет, то тут и вовсе туши свет, бросай гранату. Чего только ни перепробовала бедная венценосная чета, чтобы достичь присовокупления в семье. Куда их только ни укалывали всякими иглами хитрые китайцы, какой только активной биологической приправой ни пичкали их ушлые американцы, какие только конечности ни массировали им оголтелые турки, – ничего не помогало державным супружникам избавиться от неплодия.

И вот, когда все средства уже были испробованы, и у всей демократически настроенной части населения государства пошатнулась вера в непререкаемый авторитаризм науки, вспомнил канцлер Полкан Тринадцатый старую легенду про волшебную яблоню, якобы приносящую потомство тем, кто сжует плоды с этого дерева. (Ну, не всем подряд, конечно, приносящую, а только женщинам. Мужчинам, в силу их физиологических отличий от слабого пола, подобная перспектива не светила, хоть скушай ты все то магическое растение со стволом, с листьями, с корнями и с землей, на которой оно стоит. Ну, если только ты очень хочешь, в порядке исключения, при изменении мужеского пола на женский, – тогдашняя наука уже и до такого непотребства докатилась – страждешь исправить себе, так сказать, детородный инструмент и воспитать дите без вредного влияния феминизма, то можно и мужика от неплодия вылечить. А вообще-то, конечно, фрукт этот предназначался для женского сословья.) Ну а легенда, стало быть, вот какая.

Со времен глубокого средневекового мракобесия и ханжества ходил в тех краях сказ о злой ведьме Ягине, которая однажды выручила из беды бога смерти и воздаяния по заслугам по кличке Чох. Не поделил этот самый Чох с богом жизни и радости Пыхтуном одну нимфу – ну, не нимфу, а так себе нимфеточку сомнительной наружности, и вышел у них скандал на весь небосвод. Десять лет подконтрольные им средства массовой инсинуации густо сдабривали эфирное пространство лазури отборнейшими помоями, чему были несказанно рады отупевшие в религиозном невежестве канцелярские народности, не уставая хвалить небо за подкорм хилых посевов мака и конопли, пока в начале третьего года Господу нашему царю-батюшке, то есть самому главному их теневому богу, которому все заочно плевали в рожу, а очно признавались в чувстве и целовали в седалище, не надоела их собачья полемика. Чтоб более никому не повадно было хамить друг другу за глаза обидными плюрализмами, Главный временно отстранил Пыхтуна от занимаемой должности, отдав заботу о радостной жизни на откуп инквизиционной опричнины. Бога же смерти как сильно отметившегося в ругательном ремесле сквернавца снабдил для совершенства в означенном искусстве таким выразительным обличьем и такими морфологическими ресурсами, что бедняга Чох утратил всякую возможность геройствовать на любовном фланге. Стоило ему только раскрыть свое любезное хайло перед какой-нибудь божественной грешницей и обратить на себя ее взоры, как несчастную красотку от одного созерцания этого мордоворота и от потоков рифмованного мата начинало крючить и буравить, и наизнанку выворачивать, что, вполне понятно, несколько мешало их дальнейшему продвижению в сторону алькова. Короче говоря, тут не то, что амурного удовлетворения не получишь, рюмку шафрана – и то не опрокинешь – плавники с бивнями чинят препоны. Вот в этот самый момент и подвернулась Чоху ведьмочка Ягиня.

– Давай, – говорит, – сделаю из тебя Ален Делона, а ты меня взамен вечной жизнью и вечной молодостью побалуешь.

Чох, конечно, обложил ее шестиэтажным дивертисментом и согласился. А что поделать, если ее папа в те времена был большим воротилой чернокнижного промысла?

– На тебе, дрянь ты эдакая, – говорит Чох, – твою собственную монаду, из которой ты, если верить Готфриду Вильгельму Лейбницу, стала возможной и появилась на свет. Храни ее как следует в сухом и прохладном месте, но в то же время и неподалеку от себя, тогда ни жизнь, ни молодость вовек с тебя не соскоблятся. А чтоб у меня на кармическом балансе подушный дебет с кредитом сходился, вот тебе семечко волшебной яблони, посади его у себя в саду да глаз с него не спускай. Созревают на этом деревце не цветы-овощи, а жизни человеческие. Будешь этими яблоками кормить простых смертных налогоплательщиков, которым бог не дал потомства, а они в твой счет будут свои молодые жизни перечислять, продолжаясь в детях. Если перестанешь яблочных уроженцев мне поставлять, отниму у тебя монаду безо всякой жалостливой канители. Теперь же тебя не трону и даже возьму к себе на недельку любимой сожительницей, а также буду тебе всякие поднебесные гостинцы подбрасывать до скончания моих полномочий, если сделаешь из меня не Ален Делона, а Леонардо ди Каприо, твою мать, эпоху, душу, совесть, – ну, и так далее в том же духе…

– Ладно, – отвечает Ягиня, – слеплю из тебя ди Каприо, только ласты свои убери с моей белой груди, винегрет моржовый, не про того сватана.

Ударили они, значится, по рукам, и с тех пор бог смерти Чох живет себе припеваючи на небесах, всех с ума сводит своей красою и ни одной юбке проходу не дает, а колдунья, завинтив монаду в рукоятку своей волшебной палочки, на земле тоже не жалобится, втихую ведет свой безвременный гешефт да пряники жует.

Вспомнил, стало быть, канцлер про легенду эту и велит привести к себе лесничего возраста призывного со странным именем Елпидифор.

– Слушай, лесник, – говорит канцлер, – выручай канцелярию. Сороковой год мне пошел, а семье моей нет никакого добавления от честной моей жены, канцелярши Полканихи. Достали меня окаянные доктора с их членами, не могут ничем подсобить ей, бедняжке, в плане оплодотворения. А детей-то мне надобно всего-навсего одну штуку безразличного рода, то бишь преемника или преемницу, чтоб окружающим меня политическим стервятникам не досталась в старости моя одряхлевшая пенсионная падаль. Ну и чтобы без похожего потомства мне, как и любому рабскому гражданину, смысл жизни не представлялся пустой бесперспективной ахинеей. Ступай-ка ты к ведьме Ягине подобру-поздорову, пока в народе не начались митинги оппозиции, да купи у нее яблоко волшебное по оптовой цене.