Победительница
Шрифт:
Письмо тринадцатое
Сыночек мой! Твой тезка Владимир, который мог бы стать твоим отцом, но не стал, выписался из больницы, и у нас произошел принципиальный разговор на тему дальнейших отношений. Он сказал неожиданные слова, что, когда побывал на грани смерти, то оценил жизнь и теперь не хочет умирать даже ради меня. Больше того, у него есть теперь с кем жить нормальной жизнью. С этими словами он позвонил какой-то девушке и пригласил ее в гости, а это было у него дома, куда он только что приехал после больницы – кстати, я же ему вызывала машину-извозницу.
– Что ж, пусть вам будет хорошо, – сказала я, собираясь уйти.
– Боишься с ней встречаться? – спросил Владимир.
– С какой стати?
– Боишься, что будешь ревновать, – объяснил он.
Я рассмеялась
Через половину часа явилась девушка, в которой, естественно, не было ничего особенного, разве что некоторая вродливiсть 49 , совсем некрасивую Владимир не выбрал бы, чтобы не было слишком разительного контраста со мной. Я узнала ее, она работала в больнице сестрой медицины. Эта девушка, не помню даже, как ее звали, пусть Маша, так и впиявилась в меня взглядом, но при этом была преувеличенно вежливой, понимая, что враждебности обнаружить нельзя. Зато она сразу подсела к Владимиру, чуть ли не на ноги ему устроилась, и стала спрашивать, как он себя чувствует.
49
Вродливiсть – смазливость (укр.).
Я с улыбкой сказала, что сейчас он чувствует себя наверняка хуже, потому что девушка мнет ему больные ребра.
Владимир возразил, что ребра у него зажили, а то, что делает пусть-Маша, не больно, а приятно.
– Тогда не буду вам мешать! – сказала я с великолепным спокойствием.
– Да нет, вы не мешаете, – сказала пусть-Маша. – Владимир говорил, что у вас отношения почти родственные. А перед родственниками не стесняются.
Она сказала это с наивно распахнутыми глазами, но я сразу же поняла, насколько сложнодушна эта девица, наметившая себе далеко вперед план поведения и тактики. Но мне это было все равно, я не собиралась играть в эти игры. Я сказала Владимиру, что рада от чистого сердца, что он нашел подругу по себе.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Владимир.
– Ничего.
На самом деле, конечно, он не зря забеспокоился, он понял, что я хотела сказать:
– На самом деле это вам повезло, – вставила вдруг пусть-Маша.
Это было так неожиданно, что я не удержала удивления:
– Почему?
– Потому что это неудобно – любить человека хорошего, но не очень богатого. Непрестижно. Рейтинг падает. Вы себе просто не можете этого позволить.
50
По Сеньке и шапка (кит.).
Ты, Володечка, наверное, ничего не понял бы в этих словах. Да и люди блаженных пятидесятых, когда все научились говорить прямо, тоже бесплодно вслушивались бы в тихое гудение встроенного переводчика, который не смог бы перевести это на нормальный человеческий язык.
С другой стороны, в этом была своя прелесть, как ни странно. Был контекст общения, был текст, гипертекст, подтекст, в это интересно было играть, и, скажу без ложной скромности, я была в свое время не последняя игрица! В самом деле, давай рассмотрим, сколько подтекста смогла подпустить в свой текст даже эта не феноменально интеллектуальная пусть-Маша. «Потому что это неудобно», – сказала она, подразумевая, что для меня удобство превыше всего, удобство же в России традиционно считалось пороком, приметой обывателя, душа которого желает нежиться в полудреме на качелях размеренного быта. Эти слова пусть-Маши, как считали в спортивных играх, можно было зачесть как один-ноль в ее пользу. Далее: «любить человека хорошего».
Не имея на то оснований, она утвердила, что я люблю Владимира. Два-ноль. Намекнула, что я теряю хорошего человека. Три-ноль. «Не очень богатого». Правильнее было бы сказать – «бедного», но пусть-Маша не дура, разбирается в оттенках: любовь к бедному может сойти за жалость, а не очень богатого любят и вне всякой жалости. Четыре-ноль.
Но эта девушка не знала, как я умею отыгрываться!
Почти без паузы, мягкими словами, но четко впечатывая их – так кошка идет по влажному песку, – я сказала ей:
– Вы меня видите насквозь (намек на ее фамильярность, один-семь), я действительно много не могу себе позволить: ездить в метро (два-семь), ходить по улицам (три-семь), одеваться во что попало (четыресемь), покупать дешевые духи (она вся облилась чемто, отбивая от себя запах больницы, пять-семь), соглашаться на любую работу (в отличие от нее, шестьсемь), страшно радоваться, если мне наконец подвернулся приличный человек (семь-семь), не могу даже главного: унижаться ради того, чтобы меня заметили, оценили, взяли замуж! (Восемь-семь, девять-семь, десять-семь, полная моя победа и полное ее поражение.)
Она, бедняжка, даже приоткрыла рот от беспомощности.
Но я не стала слушать звуки, которые могли вылететь из ее рта. Я вышла.
Сегодня, Володечка, эта победа не кажется мне такой уж безоговорочной. Я могла бы сполемизировать и потоньше – еще не было навыка, опыта, тренинга.
Но что сетовать, если это потом исчезло за ненадобностью. Люди начали говорить, что думают: системы интеллектуального сканирования все равно не позволяли им врать. Они могли включить защиту, но это сразу вызывало недоверие у тех, кто с ними общался. И потом, чем вызывались все эти архаичные подтексты, дуэли, все эти игры женщин перед мужчинами, а мужчин перед женщинами и перед друг другом? Желанием доминировать. Стремлением быть первыми «в стае, стаде, своре, сваре», как выразился один известный поэт 51 .
51
Установить авторство не удалось.
Когда же настало фактическое равенство, когда возможности каждого стали почти безграничны, исчезло желание хвастать этими возможностями. Правда, некоторые утверждают, что именно это привело к катастрофе: отсутствие соревновательности, атрофия честолюбия, отмирание инстинктов. Я так не считаю. Ошибки были техногенными. А равенство – вещь замечательная. При этом я не какая-нибудь коммуниздка, просто я значительную часть жизни была именно неравной, и, поверь, Володечка, это очень трудно, очень. И снизу неравной быть тяжело. А сверху – еще тяжелее.
Ты не поверишь, но я испытала облегчительное чувство, когда увидела эту пусть-Машу. Несмотря на наш маленький конфликт при встрече, она показалась мне девушкой хорошей, подходящей для моего Владимира. Все-таки перед людьми, которым не взаимствуешь на их любовь, всегда чувствуешь виноватость.
Главное же, рассуди, Володечка: перед невидимым лицом невидимой угрозы, то есть человека-чудовища, которое собралось меня сожрать через три года, мне нужна была настоящая защита – ради моих детей в том числе, то есть и ради тебя. Владимир такой настоящей защитой быть не мог. Да, хороший, добрый, мягкий человек, но... Но именно такие, будем глядеть правде в глаза, именно такие и те, кто с ними были, первыми погибли во время Великого Кризиса семидесятых.