Победивший платит

Жоржетта

– Не нужно, - отвечает он, зябко потирая кисти.
– Я что-то пил на балу, и если смешаю, то боюсь выключиться. Ты сейчас поедешь к Лерою?

– Смысл?
– кривлюсь. Мальчик сейчас спит, сообщения о его состоянии должны поступать на комм исправно.
– Потерплю до утра. Нужно сообщить Нару, но мне жаль его будить.

– Что с ним сейчас?
– тоскливо спрашивает Эрик, не уточняя, с кем именно.

– Без изменений, - автоматически сверившись с коммом, говорю я.
– Еще может быть масса неприятностей, но операцию он пережил и кровопотерю -

тоже.

Осторожное облегчение на угловатом лице проявляется незамедлительно, и так же быстро исчезает.

– А мы... со мной что теперь?
– не глядя на меня, уточняет Эрик. Словно не знает, чего от меня ожидать. И, признаться, я на миг задумываюсь о том, что ждало бы меня, окажись я в том же положении на Барраяре.

– А тебя мы будем вытаскивать, - стараясь говорить спокойно, отвечаю, - искать ту мразь, что разыграла весь этот спектакль с тобой в главной роли. Или, - не выдерживаю, - ты ожидал другого?

– Даже если не я это сделал, получается, ударили его все равно из-за меня?
– размышляет Эрик.
– Я бы не удивился, если...

В повисшей паузе читается все. "Если бы ты, Иллуми Эйри, испугался за своего ребенка так, что разделался со мной под горячую руку."

– Если мы сейчас примемся выяснять, из-за кого ударили Лери, - невесело усмехнувшись, обрисовываю я свою позицию, - то увязнем в вероятностях. Может, это из-за моих денег, а может, из-за его будущего, кто может сказать наверняка? Я тебе буду благодарен, если не станешь считать меня всепрощенцем. Если бы ты был виновен...

Я недоговариваю. Только угроз сейчас и не хватало. Но в комнате словно темнеет на мгновение, а Эрик морщится.

– Если бы я убил кого-то в ответ на оскорбление, - резко отвечает он, - то признался бы сразу. Иначе его не смоешь.

Повисает тягостная тишина.

– Это я так, - помолчав, добавляет Эрик.
– Я не убиваю детей. Но ты... поступай, как сам решишь. Я не хочу, чтобы от меня тебе были неприятности.

Вот что он имеет в виду? Что я ему ничего не должен, и если сейчас долг призывает меня одновременно к защите сына и чужака, то выбор должен быть очевиден, а Эрик его поддержит и поймет?

Слов у меня нет, по крайней мере, пристойных.

– Ты мне выдаешь карт-бланш?
– уточняю я, не веря собственным ушам.
– Знаешь, что охранник ни словом не погрешил против истины: между тобой и приговором - только я, и все равно говоришь мне: занимайся, мол, Старший Эйри, своими делами, а на меня не оборачивайся?

– Я не женщина и не ребенок, которых следует защищать любой ценою, - кивает Эрик.
– Так что выдаю. Знаешь, как говорится... делай что должно и будь что будет. Я в жизни и не такие передряги переживал.

– Смею ли я тебе напомнить, что эта конкретная может стать исключением?!
– огрызаюсь я, не выдержав, и враз гасну.
– Прости. Я на себя злюсь. Не следовало ни тебя отпускать, ни доводить до срыва у Лери.

– Задним умом все крепки, - замечает он.
– Мне тоже не следовало сидеть, забившись в угол, и лелеять свою обиду. Так и рвется с языка - "сглазил". Но я не делал твоему мальчику зла, - морщится он, - честно.

– Я знаю, - кивнув, подтверждаю.
– Ты мог потерять самоконтроль, но вредить Лери не стал бы. Иди сюда.

– Можно?
– полувопросительно уточняет он, не двигаясь с места. Что за невозможное создание; неужели думает, что я стал бы предлагать, если бы не хотел.

– Нужно сделать передышку, - объясняю.
– Или ты не хочешь?

– Если я перестану трепыхаться и приторможу, я упаду, - предупреждает Эрик, вылезая из кресла и обнимая меня. "А мне нельзя сорваться" - подразумевается весьма ясно.

– И я, - киваю, принимая любовника в объятия.
– Но хоть пару часов...

Эрик отчетливо хмыкает.

– Этого мало, чтоб выспаться, - угнездившись в кольце моих рук, говорит он, и добавляет с уверенностью отчаянья.
– Все будет хорошо, слышишь?

Поразительно. Несправедливо обвиненный, с неясным будущим, он ухитряется меня поддерживать, и, что удивительно - удачно. Тянущий мерзкий холод внутри разжимает когти, загнанные в глубину страх и растерянность поддаются его уверенности и уступают.

– Будет, - отзываюсь я. С кем и когда, знать бы наверняка.
– Непременно.

Как-то незаметно мы перемещаемся в постель: мышцы ноют, измотанные напряжением, я держу подрагивающее тело в объятиях и получаю то же в ответ. Пережить остаток этой ночи, восстановить силы, удержаться и выстоять. Эрик виснет на мне, и он прав: так обоим легче.

– Самое смешное, - глуховато сообщает он, - что я не боюсь. Я выкручусь. Твоему сыну сейчас куда хуже.

"Лерой очнется", думаю я, опасаясь облекать надежду в слова, "и все разъяснится". А если нет?

Я вцепляюсь в родное и теплое, пытаясь унять дрожь.

– Но если дело обернется худо, - шепотом требую, - обещай мне, что сделаешь как я скажу, и не будешь артачиться. Обещаешь?

– Как ты захочешь, - кивает он.
– И ты тоже обещай... что не станешь ничего делать для меня. Только - для нас обоих.

Не отвечаю. Я знаю, что сделаю все, что бы Эрик от меня ни потребовал, - кроме этого. Я не настолько слаб, чтобы отдать на расправу своего человека.

***

Не прошло и полусуток, а я сижу в машине, направляющейся к дому Табора, и страстно мечтаю о том, чтобы попасть туда поскорее. Одновременно две мысли: как там Лерой, и что он скажет? Не знаю, каких известий жду и боюсь сильнее. Хорошо хоть тылы защищены: адвокат получил охапку заданий, Эрика я вдруг испугался оставлять в одиночестве. Заберут. Украдут. Арестуют. Убийца, заметая следы, вонзит нож. Не считать же охраной патрульных... Я понимаю, что веду себя, словно параноик, но, потакая собственному безумию, попросил Пелла охранять его, пока меня нет дома. Он надежен, спасибо лорду Хару.