Победивший платит

Жоржетта

Я тоже хорош. С трудом, до зуда в ладонях, подавляю желание сгрести его в охапку и не отпускать. Увы, это даже не любовная жажда, но недостойный дефект кода, примитивный мужской инстинкт захватчика, который демонстрируем мы оба. Я это осознаю, но осознание мало чем помогает. Ломать его упрямство силой мне не позволяет честь, а смириться с тем, что его барраярское воспитание меня низводит до положения дурной привычки, - гордость. Не вовремя вспоминается собственная самонадеянность - в мою, мол, жизнь вписался, остальное неважно. Знать бы тогда...

Из чего вырос нынешний скандал, вспыхнувший почти что на ровном месте, неужели -

из чуть не случившейся катастрофы? Пожалуй. Я только сейчас понимаю, насколько обычно выдержанный Эрик взвинчен событиями прошлой ночи и насколько перепуган этим странным отравлением я сам. Испуг, который мы оба считаем недостойным испытывать, переплавляется в злость, резкие слова вдруг превращаются в настоящую ссору, и я внезапно понимаю, что сейчас с этого упрямца станется бросить в запале "довольно, уезжаю", а потом исполнить свое слово просто из извращенной гордости. Я впервые рад бюрократическим проволочкам, приковывающим барраярца ко мне до суда и обязывающим мне подчиниться. Хоть бы Небесный суд заседал лет десять. Лучше сорок, хватило бы на мою долю. Ведь после суда неизбежно придется выбирать: держать Эрика силой под хрустальным колпаком или увозить подальше от столицы, так и не ставшей для него домом...

– Хорошо, - ладонью стерев с лица гневную гримасу, констатирую я. Дико понимать, что вскормившая меня земля не желает кормить чужака; вот я и не понимаю. А поняв - не желаю признавать.
– Ты прав. Я трус, а ты упрямец. Это не повод кричать друг на друга.

– Это ты упрямец, - фыркнув и опешив от неожиданности, отвечает Эрик.
– Как тебя такого семья выносит, а?

Надо быть глухим, чтобы не услышать в этом сигнала к примирению.

– С трудом, - припомнив некоторые эпизоды, сообщаю честно.
– Изредка я перегибаю палку. Но отчего мое желание видеть родных благополучными так их раздражает?

Я еще помню, как как бунтовал Хисока, когда я противился его желанию отправиться на барраярскую войну. Он служил Небесному Господину, как то и положено лорду из воинской касты, и тем приносил честь клану, но этот клан уже излишне проредили прежние несчастья... Мы несколько раз крупно скандалили, потом вмешался Нару, и я смирился с решением брата. Чем мне теперь счесть свою тогдашнюю уступку, злом или благом; проросли бы вредоносные склонности Хисоки вне разлагающего влияния барраярской дикости? Я не знаю ответа. Зато подозреваю, что пытаюсь сейчас переиграть с моим Младшим то, что не вышло в отношениях со сводным братом. Тот вечно выворачивался из-под моей руки.

– Перегибаешь, - кивает Эрик, вздохнув, и придвигается поближе.
– Ты напуган историей с Лероем.

– А сейчас меня пугаешь еще и ты, - честно признаюсь я, наконец.
– И злишь, потому что пугаешь.

Я зависим от барраярца, оборотная сторона его несносного упорства - мой дикий страх и невольное уважение разом. И пусть причина паники миновала, но в крови плещется несожженный адреналин, и наше прикосновение выходит неловким.

– Мне отчаянно хочется подраться, но ссориться я больше не хочу.

– В спортзал?
– предлагает Эрик.

Вот так я его сейчас туда и отпущу! Зеленоватого от отравления, бледного от миновавшей злости и, как там по медицинскому заключению, "с остаточным спазмом шейных мышц". Уж лучше я эту шею намну прямо здесь.

Пожалеть бы его, да я знаю, как мой стойкий барраярский солдат фыркает на любую попытку жалости.

– В таком настроении нам не стоит отсюда выходить, - немного лукавлю.
– У тебя устрашающе сердитый вид, того и гляди, начнешь драться.

– Даже со стороны видно?
– поморщась, переспрашивает так до конца и не успокоившийся Эрик.
– Не бойся, я держу себя в руках.

– Лучше бы меня держал, - слетает с губ само собою.

– Единственный способ ненадолго одержать над тобою верх, - хмыкает моя ехидная барраярская язва, - и то для верности предпочтительно связать покрепче?

Неужели в этой полушутке прозвучала потаенная жажда? Я примеряю на себя перспективу воплотить ее в жизнь и улыбаюсь тому, как пылко реагирует тело. Хорошая альтернатива тренажерам. Эрика злит невозможность управлять ситуацией и пугает перспектива смирения ради безопасности? Тут все будет в его руках. Я измучен необходимостью отвечать за всё и всегда, непрестанно приводить свою семью к покорности? Приятно будет полностью отдать власть, пусть на время. Добровольное подчинение - игра, которая чарует новизной, обещая радость для тела, успокоение для души и возможность привязать Эрика еще крепче.

– Отчего нет?
– смерив своего любовника прямым и откровенным взглядом, подначиваю.
– Если осмелишься.

– Ты все-таки называешь меня трусом, - улыбается Эрик, обнимая меня за плечи и теребя узел накидки. Подозреваю, что он хочет поскорее добраться до добычи.

– Я тебя провоцирую, - шепотом признаюсь ему на ухо, и мой любовник ожидаемо вздрагивает.
– Успешно?

Насколько успешно, я понимаю, уже будучи прижат к постели тяжелым телом: одна ладонь агрессора забирается под мою накидку, дразня прикосновениями, другой рукой он зажимает мои запястья за головой. Серые глаза прикрыты, скрывая блеск желания, но твердое доказательство интереса не оставляет место сомнениям.

– Сдаешься?
– вопрос Эрика был бы окрашен иронией, не будь он похож на хриплое мурлыканье.

Сдаюсь. Отпусти. Будь уверен в моей полнейшей покорности, а как же иначе? Судя по опасливому восторгу во взгляде, для Эрика такой опыт тоже внове, и он в любую секунду готов остановиться, уступив возможной просьбе... которой я не произнесу, желая совершенно иного.

Барраярец испытующе смотрит на меня и негромко, но подробно и уверенно приказывает. А я подчиняюсь требованию, истаивая сердцем.

Все время, что я раздеваюсь - медленно, напоказ, как сказано и как нам обоим приятней, - ощущение тепла от напряженного взгляда возбуждает, томит восхитительной отсрочкой. Я медленно вынимаю шпильки, встряхиваю освобожденными волосами, щекотно стекающими по спине. Нравится? Я знаю, что да. Сердце у меня колотится изо всех сил, и узорчатый светло-голубой шелковый шарф я подаю едва ли не с поклоном. Это было бы манерным спектаклем, не будь я сейчас так жестоко возбужден непривычной, пленительной возможностью проявить силу таким странным образом - подчинившись чужому желанию, покорно дождаться решения собственной участи. Эрик обходит меня, рассматривая, вальяжными шагами удачливого охотника и останавливается за спиной. Холодный скользящий шелк обхватывает мои локти, пресекая последнюю возможность сопротивления, и я покорно опускаюсь на край кровати.