Победивший платит
Шрифт:
– Ни от чего я не бегу, - шиплю, оскалясь.
– Меня уже приговорили, к депортации.
Лейтенант переводит взгляд с моих бумаг на меня самого, морщится.
– Врешь, поди. Такое дерьмецо, как ты, соврать недорого возьмет, чтобы шкуру сохранить. Цеты оказали твоей родне большую услугу, отщипнув с семейного древа гнилую насквозь ветку. Аж с души воротит, пакость.
"Я. Не стану. Лезть. С ним. В ссору". Это я проговариваю мысленно и пять раз подряд. Какого черта? Что я буду перед парнями защищать? Свое доброе имя? Нет у меня такового в барраярских глазах, я и сам согласен. Лишь при упоминании родных внутри что-то колет - как иголка из игольника,
– Воротит - иди в кабинку, проблюйся.
– Заткнись, - сквозь зубы командует Форсуассон.
– Сержант, отпускай; номер документов я списал, проверим сегодня, что за птица. Со станции ему никуда не деться, а убежит, поджав хвост, нам же лучше. Это же надо, среди форов - и такая дрянь.
Крепкая хватка на заломленной руке ослабевает, лейтенант брезгливо протягивает мне сложенный паспорт, и в тот момент, когда я его принимаю, бьет, точно и исключительно болезненно, едва не сворачивая мне скулу.
– А это в нагрузку. Можешь не говорить спасибо за грим, это от чистого сердца.
Ярость, которую я успешно держал в закрытом сосуде, расплескивается от удара. Злость, отчаяние и горечь кипят, затуманивая остатки рассудка. Я не настолько себя люблю, чтобы дать себе поблажку. И не настолько раскис за полгода, чтобы забыть вколоченные в кровь и кость навыки рукопашной. Драться. Защищая не существующую больше честь, давно разбившуюся в куски гордость и не соответствующий истине факт, что я офицер, а не мальчик для постели. И, наплевав на все, я бросаюсь в драку.
Когда я сгибаюсь пополам от неудачно пропущенного удара, то слышу окрик - "хватит, сюда идут!" Бдительный сержант одернул своего задиристого офицера: должно быть, услышал приближающиеся шаги. Я понимаю, что остался один, входная дверь пищит, отъезжая в сторону, и я успеваю ввалиться в ближайшую кабинку, меньше всего желая расспросов доброхотов и внимания полиции.
А лейтенант - дурак; служебного рвения больше, чем ума. Будь я действительно перебежчиком и не носи раньше этот мундир, то был бы в полиции через пять минут. Но и я не сволочь последняя; а кроме того, не хватало мне между двумя ведомствами встревать, когда на самом висит один приговор и одно едва закрытое уголовное дело. Это я додумываю, прислонившись к стене, когда в голове хоть немного проясняется.
Где-то под ложечкой меня начинает колотить дрожь неразрядившейся злости. За стыд, унижение, пропущенные удары. А потом выворачивает выпитым сегодня пивом, в придачу к остальным удовольствиям.
Когда я привожу себя в порядок, ноги сами несут меня прочь от кафе и кинозала - и так быстро, что еще немножко, и это было бы паническое бегство. Домой. В стандартную безликую комнатушку. По коридорам, где лампы приглушены до полумрака, затравленно оглядываясь, хотя в коридорах станции нет ничего угрожающего: ходят люди, мигают информтабло, только многочисленные магазинчики уже опустили жалюзи.
Черт, ну это же надо, а? Идиот. Не подумал, какую приемлемую легенду мне выучить наизусть на случай нежелательного интереса соотечественников. Решил, что такой встречи просто не может состояться. Засунул, как страус, голову в песок, и твержу себе "В моей реальности Барраяра нет".
Оказывается, по забытым долгам тоже надо платить.
Глава 33. Иллуми.
Когда открываешь глаза поздним утром, после привычно уже неспокойных снов, жизнь отвечает взаимным раздражением и не торопится радовать в ответ. Тревожная пустота на душе, вступив в права, не желает отступать, и менее всего на свете мне хочется видеть супругу, но, хочу я того или нет, дела не терпят отлагательств. Серость бытия и апатию, охватившую меня, я разгоняю усилием воли, и их остатки тают под напором срочных дел.
Кинти появляется, не опоздав, и, кажется, вполне разделяет мое нежелание вести тяжелый разговор. Ни румянца, ни улыбки - я уже забыл, когда в последний раз видел их на ее лице, - зато подбородок решительно вздернут, и вся фигурка, затянутая в темное платье почти без узора, производит впечатление озабоченности и деловой хватки одновременно. На меня она смотрит с неодобрением; впрочем, тут наши чувства взаимны.
– Последняя неделя мне тяжко далась, - не дав мне задать традиционного вопроса о самочувствии, холодно сообщает Кинти.
– Что ж. Я слушаю, каковы твои условия.
– Я оставлю старшинство, - не затягивая объяснений, отвечаю я, - но Лерой еще слишком молод, чтобы я мог передать ему право единолично управлять делами семьи. У вас есть выбор: либо я передаю Дом, включая тебя и детей, и его достояние под руку Небес, либо вы соглашаетесь принять на себя опеку третьего лица, уважаемого нами обоими.
Кинти удивлена и озадачена. Деньги и прямой вассалитет старого рода - не то, от чего откажется императорский двор, и жизнь под его крылом будет сыта и спокойна, но сама леди превратится в марионетку; сквозь сонм правил не пробиться даже этой тигрице, и сложносоставная мудрость закона победит ее напор. Да и старшинства Лерою тогда не видать еще лет двадцать - пока совет не признает его безусловно достойным сего поста. Если признает.
– Ты отказываешься от старшинства в клане?
– медленно переспрашивает Кинти.
– И делаешь это, утверждая, что ты в здравом уме?
– Ты считаешь меня безумным, - пожимаю плечами.
– Стоит ли спорить? Если это действительно так - радуйся, что я соглашусь передать свои полномочия тому, в ком ты не заподозришь сумасшествия. С далеко идущими последствиями вам придется разбираться самостоятельно.
– Хорошо, пусть опеку над домом и покровительство над Лероем примет почтенный человек, которого изберем мы вместе. Но с одним условием, - вздохнув, кивает Кинти.
– Лерой должен быть подтвержден в своем праве наследника до твоего отказа, и когда он достигнет совершеннолетия, то старшинство в клане бесспорно перейдет к нему. Он воспитывался как будущий Старший, я горжусь им и не вижу в его воспитании изъяна. Кроме того, он старший из сыновей: это значит, что его характер сформировался и что Дому не слишком долго придется оставаться в чужих руках.
Не только старше всех, но и послушнее всех, не так ли? Этого я не говорю вслух: мы оба знаем, кто на деле будет распоряжаться домом, невзирая на юридические тонкости.
– Я не могу ручаться за то, что завтра твой обожаемый сын не подвергнется новой опасности, - предупреждаю я, надеясь на цепкий ум Кинти и ее же благоразумие.
– Мы не знаем, откуда ждать удара, и осуждение невиновного не уменьшило числа врагов семьи. Ты уверена в своем выборе?
– До недавного времени я была уверена и в тебе тоже, - качает жена головой.
– Никто не может предугадать будущее, но если судьба будет милостива, то через пять лет Лерой примет род, и не по выбору опекуна, а по собственному праву. Выбери того, кто способен воспитать его для этого титула должным образом, - не удержавшись от легкой шпильки, заканчивает она.