Победный ветер, ясный день
Шрифт:
Теперь же он превратился в пигмея, в головастика, в садовую улитку, раздавленную чьей-то неосторожной пяткой. Ничтожность лейтенанта Ягодникова была сопоставима.., была сопоставима… Вот черт, ее даже не с чем было сопоставить!
— Что вы хотите этим сказать? — повторил свой ничтожный вопрос ничтожный Гурий.
— Ничего. Я просто не думаю, что это — несчастный случай. Я думаю… Нет, я точно знаю, что это — убийство…
… Она оказалась идиоткой.
В квадрате, в кубе, в п-ной степени.
Главным действующим лицом заведомо провальных
А чахлым иксом оказался в результате флакон дорогого одеколона «Сто видов Эдо».
Найдя его, она… Впрочем, ей еще придется осмыслить всю цепочку, последовавшую за флаконом. И попытаться связать все звенья — не пропустив ни одного.
Переполовиненный флакон — это было первое, что увидела Лена, когда вернулась в гадюшник за Маслобойщиковым и Гжесем. Прямо на глазах у потерявшей дар речи Лены мэтр вылил очередную порцию «Ста видов» в стакан. И отправил густо пахнущие миндалем и гибискусом миллилитры себе в пасть.
— Что вы делаете, Гавриил Леонтьевич?! — пролепетала Лена, когда к ней вернулась способность говорить.
— Раре Satan, pape Satan aleppe! — выдал очередную латинскую абракадабру мэтр, заглатывая содержимое стакана.
— Паразит! Забулдыга! — Лене не оставалось ничего другого, кроме бессильной констатации в духе Светани.
— Прощаю! Всех прощаю! — Маслобойщиков задрал бороду перпендикулярно потолку и разразился демоническим хохотом. — Всем — индульгенции!.. Раре Satan, pape Satan aleppe!.. Этой биксы груди, груди, мы, поверьте, не забудем!!!
От его рыка затрясся стол, а стаканы и бутылки в ужасе прильнули друг к другу.
А до сих пор спокойно наблюдавшая за происходящим буфетчица даже вышла из-за стойки. И поманила Лену пальцем.
— Вы бы увели безобразника этого, — сказала она. — Я здесь семь лет уже, всякое перевидала, — у нас тут гоп-компании собираются, будь здоров. Но такого…
— Да, конечно, — Лена залилась румянцем. — Простите, ради бога… Я сейчас…
Сейчас что-нибудь придумаю.
— Он что, артист, да?
— В некотором роде.
— Вот и я смотрю… Шебутной какой-то… А известный артист?
— Известный… Был когда-то.
— И в кино снимался?
— Может быть…
— Собачья работа. То-то спиваются все, через одного… Артисты… Мы могли уже сто раз милицию вызвать. Но не стали, — задумчиво протянула буфетчица, глядя в пространство.
— Я понимаю… Спасибо… Извините за неудобства…
Лена вытащила из кармана три мятые десятки и трясущимися руками всучила их буфетчице. Та презрительно приподняла лысоватую, небрежно подведенную карандашом бровь, но деньги взяла. И снова удалилась в императорскую ложу прилавка — чтобы оттуда пронаблюдать, что же предпримет несчастная Лена Шалимова.
Нет, у нее не было ровным счетом никакого плана. В клиническом случае с мэтром мог помочь только один план, вот уже на протяжении длительного времени разрабатываемый Светаней: ломом по башке, молотком по пяткам, ножом по сердцу, — но таких полномочий у Лены не было. И потому она, стараясь не глядеть на осовевшего, окончательно запутавшегося в переложенных на латынь Шекспире и матерных ругательствах Маслобойщикова, принялась расталкивать Гжеся. Ровно через полторы минуты ей это удалось. Гжесь оторвал голову от стола, захлопал глазами и непонимающе посмотрел на Лену.
— Проспался? — зло бросила она. — С добрым утром!
— А! Ты чего?!
— С добрым утром, говорю!.. Поднимай этого… Эдмунда Кина [18] , чтоб ему пусто было… И сам поднимайся!
К чести моментально протрезвевшего Гжеся, он сразу же оценил обстановку.
И прибегнул к самому эффективному средству в борьбе с закидонами мэтра. Средство это было взято напрокат у основателя МХАТа Станиславского, до сих пор почитаемого в среде раздатчиц театральных биноклей и распространителей театральных билетов. Очередная тирада мэтра (в духе злодея-аристократа японского театра кабуки) была встречена Гжесем громогласным:
18
Эдмунд Кин — английский актер.
— Не верю!!!
Суровый глагол подействовал на Маслобойщикова как удар бича. Мэтр скуксился и затих. Теперь его можно было брать голыми руками.
— Нам пора, — добил лежачего Гжесь. — Засиделись.
— Да-да, ты прав, друг мой… — пролепетал стреноженный Маслобойщиков. — «Adhaesit pavimento anima mea!» [19] . Сейчас отправимся по тракту всех скорбящих…
«Сейчас» растянулось на несколько минут. Маслобойщиков высосал горестные остатки «Ста видов Эдо», отрыгнул ярко-фиолетовым драконьим пламенем и вручил бренное тело Гжесю.
19
«Прилипла к праху душа моя!» (лат.)
Через пять минут едва шевелящий плавниками мэтр был погружен в пыльный аквариум «шестерки». Гжесь устроился спереди, на пассажирском сиденье, и, дождавшись неровного, с перебоями, стука двигателя, произнес:
— Ну, поехали, смертнички!..
Затасканно-издевательская реплика предназначалась Лене: как персональный шофер его жена была бесперспективна, а путешествие с ней в одной машине было сродни купанию в бассейне с нильскими крокодилами — шансы остаться в живых были примерно одинаковыми.
Еще несколько часов назад и сама Лена думала точно так же. Но теперь, когда безразмерный, полный странных, пугающих открытий день перешел в заключительную фазу, — теперь все изменилось. Изменилась и сама Лена. Изменилась настолько, что лихо сорвать машину с места ей не составило никакого труда. Как не составило бы труда съехать на раздолбанной таратайке по ступенькам королевского дворца в Бангкоке или по Потемкинской лестнице.
Как не составило бы труда пройтись на двух колесах, перемахнуть через пяток выстроенных в ряд «КамАЗов» или устроить автослалом на какой-нибудь экстремальной трассе.