Побег аристократа. Постоялец
Шрифт:
Тут она надела передник, вынула из выдвижного ящика нож, каким чистила овощи, распахнула дверь и громко позвала:
— Господин Моисей!
Лишь теперь в ней проявились признаки возбуждения. Она крикнула снова, голос звучал странно, как чужой. Когда она опять вошла на кухню, ей пришлось вытереть глаза и нос уголком своего передника.
Господин Моисей зашевелился наверху, отворил дверь, спустился по лестнице. Мадам Барон чистила лук для рагу, но плакала она не от лука, и господин Моисей мгновенно
— Что случилось?
— Присядьте, господин Моисей. Надо мне с вами потолковать…
Она отворачивалась, но он все же видел, как слезы изменили ее, до чего несчастной она выглядит, какой растерянной, это побуждало его всматриваться еще и еще, изо всех сил.
— Я вам доверяю, господин Моисей… Есть вещи, которых я даже мужу сказать не могу… Вы его знаете, он поднимет крик, а это ни к чему не приведет…
Она высморкалась и заперла печную дверцу на засов.
— Не знаю, как вам объяснить… Главное, обещайте, что никому не расскажете.
Она резала лук на тоненькие ломтики, они падали в голубую эмалированную кастрюлю.
— Я нынче утром узнала, что новый постоялец…
Она подняла голову, их глаза встретились, одного этого взгляда было достаточно:
— Вы знали?.. А я-то и в мыслях ничего не имела! Обихаживала его, как других, нет, лучше, чем других… Я хотела выставить его за дверь, только сейчас… Подумайте, ведь мой муж государственный чиновник…
Она тщетно силилась прогнать мучительное воспоминание, и ее нож повис в воздухе без дела.
— Я вам даже рассказать не могу, как это все вышло… В жизни бы не подумала, что такое вообще возможно… Он кричал, звал свою маму… Всю губу себе раскровенил, кусал ее…
Она оглянулась, ее взгляд бессознательно тянулся туда, в коридор, к той двери, за которой она провела полчаса наедине с Эли.
— Вы знаете французские законы?
И поскольку он не проронил ни слова, она договорила сама, выпятив губы, сдерживая новый приступ рыдания:
— Убийцам отрубают голову…
Она бросила нож и луковицу на стол, обеими руками схватила свой фартук, закрыла им лицо и замерла, стоя у печки, а Моисей неуклюже забормотал:
— Мадам Барон… Мадам Барон… Прошу вас…
По-прежнему пряча лицо, она затрясла плечами, простонала:
— Ничего, все пройдет. У меня просто нервы расстроились… из-за этого…
Моисей положил ей руку на плечо. Жест был робким, на большее он не осмелился.
— Видели бы вы его… почти голый… тощий, будто совсем юнец…
— Успокойтесь, мадам Барон. Вы себя доведете, так и заболеть недолго.
Она собралась с силами, вытерла глаза, щеки, а выпуская из рук задранный передник, даже попыталась улыбнуться.
— Мне уже лучше…
Подошла к окну, которое успело раскрыться еще шире, до отказа, и снова захлопнула его.
— Может
Пораженная какой-то внезапной мыслью, она лихорадочно пошарила в супнице, достала купюру в тысячу французских франков и бросила ее в печь.
— Ни с кем больше я это обсуждать не буду. Но скажите, господин Моисей, вы ведь тоже считаете, что его можно пока оставить, правда?.. Полиция думает, что он уже далеко отсюда… О нашем домишке никто и не вспомнит…
Она боялась, что не убедила его.
— Понимаете, когда он заговорил о своей матери… Я тогда и о вашей тоже подумала… Если бы ему угрожала только тюрьма, было бы другое дело, а так…
Она ободрала луковицу, ее веки увлажнились, но на сей раз от лука. Она успокоилась. Шмыгнула носом. Посмотрела на часы.
— Этот обед никогда не поспеет! А ведь есть еще господа Домб и Валеско… Если об этом сообщат в журнале, они узнают… В таком случае я хотела бы, чтобы вы с ними поговорили…
Но тут в голове у нее мелькнула другая мысль:
— Вы не видели Антуанетту?
— Я слышал, как она вошла к себе в комнату.
Хозяйка открыла дверь, позвала:
— Антуанетта!.. Антуанетта!..
Ответа не было. Дверь наверху не открылась. Мадам Барон с кухонным ножом в руке бросилась вверх по лестнице.
— Что ты здесь делаешь?
Антуанетта не делала ничего. Очага у нее на чердаке не было. В слуховое окошко, хоть оно и было закрыто, лился поток ледяного воздуха, будто стекло оказалось слишком тонким, чтобы его удержать.
Девушка лежала на кровати не шевелясь и глядела остановившимися глазами на косой чердачный потолок.
— Почему ты не отвечаешь, когда я тебя зову?
Мадам Барон никогда не видела у своей дочери такого взгляда, такой жесткости в чертах лица. Ей стало до того не по себе, что она почувствовала неодолимую потребность прикоснуться к ней.
— Ну? Чего тебе? — нетерпеливо проворчала девушка.
— Ты меня напугала. Спускайся. Здесь такая стужа… Что ты так на меня смотришь?
— Где он?
— В своей комнате…
Мать сама не знала, чем оправдать свое решение, как его объяснить.
— Тебе не понять… Он останется здесь… Но разговаривать с ним я тебе запрещаю… Ты меня слышишь?
Казалось, Антуанетта только сейчас окончательно проснулась. Она странно вертела шеей, будто старалась возвратить ей гибкость.
— Твоя сестра напрасно впутала тебя во все это… Пойдем!
Они спустились вместе, одна следом за другой. При виде Антуанетты Моисей нахмурился: ему показалось, что она как-то чересчур изменилась.