Побег из Амстердама
Шрифт:
— Давай не будем ссориться. Все будет хорошо. Успокойся. Пойдем. Надо делать пиццу.
Анс позвала детей. Я тоже хотела встать, но меня била дрожь, и ноги были как резиновые. Я ничего не могла есть. Волна тошноты сжала желудок, и я едва добралась до туалета. Меня выворачивало наизнанку в пахнувший эвкалиптом унитаз. Как будто из меня выходили остатки сил. Кислое белое вино жгло пищевод.
Конечно, Анс была права. Я не должна была рассказывать все дочери. И что это мне пришло в голову говорить ей, что я считаю воспитание детей таким трудным делом? Чего я хотела этим достичь? Она просто раздражала меня. Эта веселая, уютная атмосфера дома любимой тетушки,
Глава 17
Мы ели пиццу, Вольф без умолку трещал о человеке-драконе. Понять было ничего невозможно, но я с удовольствием слушала его тонкий голосок и наблюдала за его лицом. Вольф еще был таким славным пухлым карапузом, но скоро это пройдет. Его личико станет уже, молочные зубы сменятся взрослыми зубами. Но пока у него еще есть эти пончики-щечки, которые так хотелось укусить, такие круглые, мягкие и красные. Его уши горели от возбуждения, потому что ему удалось своим рассказом полностью завладеть нашим вниманием. Его болтовня начала раздражать Мейрел, она заткнула уши пальцами и стала петь. Она пела все громче, чтобы перекричать Вольфа, и это его так разозлило, что он начал заикаться и бить ее. Я едва предотвратила ответный шлепок Мейрел и отправила ее наверх. Потом взяла Вольфа на колени и сказала ему, что драться нельзя, даже если очень сердишься. Лучше уж побить подушку или вообще уйти.
Во время всей этой сцены Анс не проронила ни слова. Она явно решила больше не вмешиваться в мои педагогические авантюры. Но все равно я чувствовала себя не в своей тарелке в присутствии ее как старшей сестры на заднем плане. Проповедь, которую я прочитала Вольфу, предназначалась прежде всего ей. Это было что-то вроде устного экзамена, чтобы доказать, что я могу обращаться с разозлившимся ребенком со всей педагогической ответственностью. Если бы я была дома, все кончилось бы просто совместным ором.
Я уложила детей спать, рассказала им сказку собственного сочинения, и мы совершили обычный обряд — «любишь-не-любишь», когда они чистенькие лежали в своих кроватках, я их тискала по очереди, мы терлись носами и шептались. А потом у нас были поцелуйные соревнования: выигрывал тот, кто дольше всех не переводя дух мог чмокать поцелуи. Потом мне захотелось на улицу. У меня не было ни малейшего желания сидеть в одной комнате с Анс. Как она ни старалась сделать так, чтобы я чувствовала себя как дома, в наших отношениях была какая-то неловкость. Напряжение, которое нам уже не удастся переломить, всегда было между нами.
Пять лет после рождения Анс мать чего только не делала, чтобы забеременеть еще раз. После двух выкидышей и лечения гормонами она наконец добилась своего: я поселилась в ее матке, и она семь месяцев пролежала пластом. Анс росла с мыслью, что родителям мало ее одной. И как бы она ни старалась помогать матери накрывать на стол и складывать белье, сколько бы маргариток она ей ни приносила, все внимание доставалось еще не родившемуся ребенку. Но и на мне мать не успокоилась. Мое рождение тоже не принесло ей счастья и покоя, к которому она так стремилась. Она хотела еще и сына, и он родился, через три года после меня. «Ну вот, теперь у меня полная семья», — вздохнула она, придя домой из роддома со свертком в голубом кружевном одеяле. Стефан умер четыре месяца спустя. Крошечным младенцем. Мать буквально сошла с ума от горя. Через год после его смерти ее первый раз забрали в больницу после
— Пойду пройдусь, — сказала я Анс, которая сидела, свернувшись в черном кресле у камина.
— Ты думаешь, это разумно? — крикнула она мне вслед, но я уже была в пальто. Я должна была выйти на воздух.
— Я сейчас приду. Здесь со мной ничего не случится. Хочу немножко подышать.
Я взяла телефон из сумки, включила его, и он сразу же начал тарахтеть. «Вам поступило пять голосовых сообщений» — высветилось на дисплее.
— Жизнь дает о себе знать, — пробормотала я и вышла на улицу.
Ветер бросал струи песка мне прямо в лицо и насквозь продувал мою одежду. Жадное море в ярости билось о темные дюны, черные облака мчались по небу, то и дело закрывая луну. Здесь было страшно и в то же время спокойно! Я вспомнила, как чувствовала себя здесь в семнадцать лет, зимой, в этой заброшенной дыре, я вся кипела энергией и возбуждением, которым не было выхода. Эти наводящие ужас бетонные блоки, жилые кварталы, которые становились обитаемыми только летом, голая площадь, заполненная кучами наметенного песка и водой, опустевшие парковки. Котлован за нашим пансионом, раньше полный зарослей шиповника и ежевики, теперь весь застроен новыми виллами, летними домами богатых горожан. Красный кирпич, покрытый тростниковыми крышами среди песчаного колосняка. Сейчас эти дорогие жилища пустовали.
Я пошла к площади, мимо «Нептуна», шестиугольного бетонного здания, сильно напоминающего огромный НЛО, под сводами которого устроился ресторан. Может быть, там можно было выпить. Я втянула в себя прохладную влагу с моря и вспомнила, как мой отец всегда говорил, что морской воздух выгоняет из головы все заботы. На мою мать это не подействовало.
«Нептун» был еще открыт. Там было светло, тепло и, за исключением нескольких пожилых молчаливых пар, пусто. «Нептун» был оформлен так, как будто это был павильон на пляже: много фотографий и картин кораблей, севших на мель, рыбацкие сети и спасательные круги, керосиновые лампы над столами, песок на полу, расставленные повсюду пластмассовые пальмы для создания иллюзии, что мы находимся на пляже в каком-нибудь более райском месте, и у входа — симпатичный попугай.
Я села за столик у окна, накрытый на четверых, и пододвинула к себе пластмассовую подставку под тарелку с фотографией Бергена-ан-Зее в двадцатые годы. Пальто я перекинула на спинку соседнего стула. Потом достала телефон и прослушала голосовые сообщения.
Три раза звонил Геерт. Первый раз нежным голосом, извиняясь за свой глупый уход. «Марш, я беспокоюсь о тебе, дай о себе знать».
Его второе сообщение было более серьезным. «Где ты? Почему тебя нет дома? Почему не явилась петь, блин? Позвони мне».
Третье сообщение он наговорил явно вне себя от злости: «Мать твою, я имею право знать, где ты и мои дети!»
Потом зазвучал хриплый голос Стива: «Привет, это я, Стив. Знаешь, очень здорово, что я опять тебя увидел. Когда мы встретимся втроем с Мейрел? Позвони, мне нужно с тобой кое-что обсудить».
Последнее сообщение не записалось. Я услышала только звуки кафе, гудение голосов и какой-то странный треск. Я опять выключила телефон. Я не знала, надо ли мне звонить Геерту. Конечно, он имел право знать, где мы находимся, но что-то удерживало меня. Я все же не могла ему полностью доверять, и думать об этом было ужасно грустно.