Побег куманики
Шрифт:
без даты
вампум
с лукасом у меня будет другая жизнь, наверное, когда живешь с таким, как лукас, устаешь очень сильно
оттого, что не просто отдаешь и не просто получаешь, как большинство дышащих друг другу на руки существ, нет, аи contraire — у вас отнимается для того, чтобы нечто третье из отнятого слепить, нечто безнадежное, как гнездо каменного стрижа, склеенное из его слюны и водорослей, грязно-белый шарик на пещерной стене, за которым придут в марте таиландские сборщики с ножами и
потому что слюны уже не хватает и приходится добавлять туда их собственную, стрижиную кровь
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Haffner-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini,
Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta
Dezember, 3
Чанчал, душа моя.
Сегодня ночью думал о тебе, вспоминая нашу первую встречу — зимой, в St. Johannsspital, точнее, в том душноватом кафе на углу Мёлльнерштрассе. Я читал газету и прихлебывал глинтвейн с гвоздикой и медом, а ты вошел, принюхался и заказал то же самое. Ты сидел у окна, и свет падал на тебя полосами, оттого что хозяин приспустил полосатые жалюзи — солнце было слишком ярким, — я смотрел на твои ноздри, втягивающие гвоздичный аромат, а потом — когда тебе принесли стакан с целительным питьем — на твое горло, где сжимался и разжимался комок удовольствия.
Знаешь, о чем я думал? Когда Мария Стюарт, прибыв в страну королевой, приняла участие в праздничном пире и отведала вина, очевидцы написали, что теперь в ее королевском происхождении и предназначении сомневаться не приходится. Достаточно, мол, поглядеть на ее белое прозрачное горло, где отчетливо видно густую алую винную струйку, стекающую вниз к белой прозрачной груди. Каково, а?
Кажется, я прочел это у Голдинга, но теперь уж не уверен.
Твое горло было смуглым, но я видел глинтвейн, струящийся там, внутри, и я знал его вкус! Этот вкус вволакивал мое собственное нёбо.
Я понятия не имел, кто ты такой, но понял, что мальчик недавно приехал — ты кутался в пальто, пожалуй, коротковатое для зальцбургской моды, кашлял и разглядывал посетителей. Городские жители не смотрят по сторонам. Случайно наткнувшись на тебя взглядом, они стараются отвести его как можно быстрее: боже упаси вызвать подозрение в интересе к прохожему, тем более к чужаку. Ответного же взгляда они боятся как адова огня.
Иногда мне бывает стыдно за то, что я веду себя иначе, мне нравится смотреть на лица — особенно на твое, Чанчал. И я скоро его увижу.
Не думаешь же ты, что мне суждено жить здесь до конца наших дней, в беспомощности и ничтожестве?
Когда я снова увидел тебя — возле дверей лаборатории, — мне показалось, что позвоночник мой расплавился, и я не смогу протянуть тебе руку.
Твои пальцы были похожи на тростник, а ногти отливали розовым, рука твоя трепетала в воздухе передо мной, будто стрекозиное крыло.
А я, вместо того чтобы пожать ее, представлял уроки фортепиано, которые тебе давал какой-нибудь порочный учителишка в твоем оранжерейном делийском детстве.
— Доктор Йорк? — У тебя был шелестящий смущенный акцент человека, наскоро выучившего несколько немецких предложений.
— Говорите по-английски, — произнес я, пытаясь улыбнуться, и ты выдохнул:
— Я ваш новый ассистент, бла-бла-бла… Прахлад. Поверишь ли, я не разобрал твоего имени! Если бы
кто-нибудь сказал мне тогда, что с этим нескладным новичком кофейного цвета мы поставим уважаемую клинику с ног на голову, да что клинику — весь засыпающий зимний город, весь мир!..
Ты
Прислать тебе свои записи я теперь не могу, мне тошно от одной мысли о стволовых клетках; все, чего мне хочется, когда я вижу коробку с дисками, — это засунуть их поглубже, прочь, долой, чтобы не видеть этих насекомых значков, расползающихся, теряющих смысл. Мои записи — это заряженное ружье, арбалет, способный выпустить отравленную стрелу.
Все эти люди, изгнавшие меня, опозорившие мое имя в моем собственном мире, не в состоянии оценить величия, научной силы и неоспоримой очевидности того, что я сделал. Они смотрят прямо, Чанчал, а я смотрю вверх.
Й.
Лондон, четвертое декабря
Рукопись Иоанна покрыта какими-то пятнами. В этом, конечно же, нет ничего удивительного, обычные следы времени, но последнее время в этих пятнах мне мерещатся то чьи-то лица, то замысловатые, как в тестах Роршаха, бабочки, то какие-то тоскливые пейзажи.
Я просто переутомился. И Надья так не вовремя укатила к своим латиносам. Надеюсь, это хоть немного поднимет ей настроение, потому что у меня последние несколько лет вообще нет никакого настроения.
Пишет мне, что переживает за отца. Мне поручено навещать его два раза в день, а я был там два дня назад, зато оставил сестре и сиделке корзинку с сияющими фруктами из Fortnum & Mason, похожими на восковые игрушки. Себе, не удержавшись, купил баночку гусиной печенки и выскреб ее хлебом на кухне, даже не присев. Еще пара недель такой жизни — и я начну завтракать в Gordon Ramsay.
Надеюсь, что старый Мэл все-таки выкарабкается. Они с Надьей похожи: Мэл тоже всегда отличался торопливой резкостью и особой чувствительностью к чужим словам. Наверное, поэтому он и стал писателем. Он был моим другом и познакомил меня со своей дочерью. После чего наша дружба резко пошла на убыль, надо заметить. Мэл — поклонник писателя Честерфилда [39] и всерьез убежден, что любовь — занятие для неприкаянных обормотов. Как там говорится у графа-графомана? Расходы невероятны, позы нелепы, а удовольствие недолговечно.
39
Честерфилд — Честерфилд, граф Филип Дормер Стэнхоп (1694-1773), английский писатель и государственный деятель. Приведенная далее цитата взята из книги «Письма к сыну» (1774), своеобразного свода этических норм и наставлений в духе идей Просвещения.
А потом с Мэлом случилось то, что случилось. Надежд на восстановление практически нет, и это придает его прежним книгам особый привкус, публика такое любит. Во всяком случае, врачи, как мне показалось, готовят Надью к худшему: пожизненная кома, безвылазное пребывание в границах собственного тела.
Надья все твердит, что он теперь превратился в аксолотля, а мне кажется, что в аксолотля постепенно превращаюсь я сам.
декабрь, 5
вся обслуга на принцессе ходит с железными стаканчиками в носках ботинок