Побег обреченных
Шрифт:
– Бэдный жэнщин, – сказал Рудольф Ахундович растроганно. – Лечит надо, сичас буду. «Кокур» есть, хороший вино, в Ялта купил три ящик. Ты был Ялта, Пол? Мног вин, а шашлык нехороший, без душа сдэлан! А «Кокур» знаешь? Не знаешь, тогда не так страшно, пиво кушай, из Японии мой друг-самурай пять ящик прислал с сырьем для комбинат вместе! Всегда пиво шлет! Я ему сабля дарил древний, а он самурай по роду! – Он помолчал. Спросил осторожно: – Ты понял до сих пор?
– Япончику это честь! – бодро согласился Астатти.
– И тебе дарить буду!
– О-о-о! – отозвалась на это Жанна и, придерживая чалму, ушла, покачиваясь, в глубину дома.
Сели за поздний завтрак – первый для гостей и второй для хозяина. С омерзением приложились к целебному «Кокуру» и к пиву. Затем Александр и Жанна, обретя сносное самочувствие, горячо поклялись друг другу в сегодняшней умеренности, причем Жанна приводила как повод и довод необходимую ей репетицию, а Александр ссылался на тщательную подготовку снаряжения.
В итоге бутылка опустела, Жанна вновь пригорюнилась и начала сокрушаться, что живет по инерции и делом своим занимается тоже по инерции, хотя все ее хвалят, и по телевидению два раза показывали, и имеются у нее, кстати, оч-чень серьезные знакомства, да. А она вот… плюнет на все, и останется жить здесь, и устроится, назло всем, в клуб, и будет просвещать… Тут она запнулась и погрозила в пространство пальцем. Ну, а кроме того, в данной местности обитают прекрасные, открытые люди, к тому же – воздух, сказочные горы, калорийное питание…
– Верно говорю, Рудик? – вопросила она Рудольфа Ахундовича с застойным сарказмом. – Приютишь меня? На первое время?
Рудольф Ахундович, сарказма в неведении такового не уяснивший, открыл рот, но сказать ничего не смог. Доброе лицо его поглупело от счастья.
– Оставайс-с-с… – прошипел, сводя и разводя руки.
– Спасибо, Рудик, – расчувствовалась Жанна и шмыгнула носом. – Н-да, – мрачно продолжила она, сдирая чалму и обращаясь уже к Ракитину: – Н-да, Саш… Бьюсь, бьюсь, а нигде не пробилась. Я тут думала в Питере в аспирантуру поступать, искусствоведом думала… Все же да? Диссертация… там. Работы отправила. И мне некто Хазарова Роза Павловна прислала такую разгромную рецензию с одними ругательствами, что просто волосы дыбом встали!
– Сколько у нас метров веревки, любопытно… – пробурчал Ракитин, занятый бог весть какими раздумьями.
– Што Москва! У нас жизн тож замычательный просто! – вскричал Рудольф Ахундович, вдохновленный прожектами Жанны.
– А ведь я послала великолепнейшие работы! – зажмурившись как от боли, поведала она Астатти. – «Кино среди других искусств», э… «О кинообразе», э… А! – махнула рукой. – А эта Хазарова Ре Пе мне сообщила, будто я понятия не имею о кино, и возмущалась, как я смогла закончить ВГИК. «Вы путаете понятия «кинообраз» и «киноязык», несовременно мыслите, элементарно запутываетесь в том, о чем пишете…» И тэ дэ. Грязи – целый воз! – Она замолчала, мотая головой.
Рудольф Ахундович решил, что самое время выразить соболезнование.
– Ай, я ее! – ударил кулаком в столешницу. – Ай, што я ее!..
– Эта женщина ответила вам некультурально, – глубокомысленно констатировал Астатти.
– Да, именно!
– А зачем веревка? – тихо спросил Градов Ракитина.
– И ни одного, ни одного хорошего слова! Но… хм… у нас в Литературном институте, когда я там… одно время… тоже было редактирование, три лекции… и нас учили в любой вещи искать и хорошее, и плохое… А тут – обругали с пеной у рта… с какой-то личной ненавистью. – Она пожала плечами. – Хотя Хазарову эту Ре Пе я знать не знаю, конечно.
– Веревка понадобится. Наверняка, – вздохнул Ракитин.
– Я ей ответила на такую рецензию, что она сама дура: не знает, как пишутся обычно рецензии, и попросила ее вернуть мне все мои вещи, на которые она прислала столь оскорбительный отзыв, и она мне фиг с маслом прислала. Наверное, обиделась! А вещи, которые я выслала, были в одном экземпляре у меня. Вот. А второй экземпляр был у Вовки, я с ним жила тогда… Ну, он на нем селедку разделал… Такой хам! А еще – человек искусства, барабанщик! Пол… вот вы были когда-нибудь знакомы близко с музыкантами?
– Я был женат в Лас-Вегас две недели на одной поющей женщина, – ответил Астатти с достоинством. – Из шоу-казино «Цезарь».
– На певице?
– Да! Когда была юность.
– А почему две недели? – поинтересовался Ракитин.
– Потом наркотики кончились.
– Значит, вы понимаете людей искусства! – сказала Жанна.
– О, да! – закивал Астатти. – Я очень стараюсь не встречать их на пути.
– Вы ничего не… А может, вы и правы! – Она всхлипнула и отправилась мыть посуду.
Рудольф Ахундович, вооружившись штыком, побрел на казнь барана, Градов занялся чисткой мангала, а Ракитин с Астатти – сортировкой риса к плову.
Гости прибыли к вечеру, окружив дом «уазиками» и «Жигулями». Произошло традиционное представление присутствия собранию, сладкий хор вошедших грянул осанну в честь Жанны, лукаво обозначив ее хозяйкой дома и вогнав тем самым в смятение немалое.
Далее, пожимая обеими руками руку каждого, Рудольф Ахундович провел гостей в гостиную, чью обстановку составляли подушки в узорчатых чехлах и ковры, наглухо застилавшие стены и пол.
Ракитин обреченно капнул в рюмку коньяк. Рудольф Ахундович поднял руку, призывая публику к молчанию.
И начался тост.
Ах, Юг и Восток, граничащий с государством российским! Где, в каких землях и странах способны встретить гостей сердечнее и пышнее? Где услышат они о себе столь много хорошего? Где пожелают им более благ и здоровья? Где на стол ставится все, что есть в доме и чего не сыскать, вероятно, даже в магазинах какой-нибудь развитой державы или же пусть, скажем, экзотического острова Ниуатопутапу? Однако да уберегись мудрый гость от обилия еды и напитков, будь терпелив, внимая речам застольным, и тогда обойдется, даст бог!