Побег обреченных
Шрифт:
– Ты просто смотрел длинный фильм, – сказал Ракитин. – Постепенно тупея и черствея от него. Ничего больше.
– Это был сон, – улыбнулся Градов печально. – Мне снился долгий, чудесный сон жизни.
– В том и беда, – сказал Александр. – Чем больше спишь, тем меньше хочется проснуться.
– Беда в том, – откликнулся Градов, – что жизнь, которая забывается с годами и от которой в итоге устают, мне не приелась.
– Как пресытившийся забывается сном, – продолжил Ракитин с ехидцей, – так и старец умирает в усталости от жизни. Нет, ты, конечно, знаешь старость – то
– С точки зрения атеиста, ты хочешь сказать… Да, я лишен такой слепой точки зрения! Ах, какая потеря, да?! – Градов засмеялся. – Скажи мне еще о познании истины через страдания плоти, вспомни о несправедливости, о тяжести труда, страхе смерти… И все это – с гордостью проживающего жизнь в неведении относительно своего посмертия, но пыжащегося в потугах показного мужества.
– Кто еще пыжится, – заметил Ракитин. – И кому бы рассуждать. Ты даже не знаешь, что такое вкус вина, поцелуй женщины, утоление жажды…
– Почему же?
– Потому что все это ты оценивал логикой. Ты все видел и чувствовал через пленку, и с каждым годом она становилась все толще и толще. Может, и были у тебя какие-то первые – свежие, дурманящие впечатления, но они быстро исчезли, да и память того, демонического мира давила на все твои мысли и чувства.
– К богу меня приблизила не логика, – сказал Градов. – А именно чувство. И оно осталось таким же. Это раз. А если о необычности и свежести впечатлений… знаешь ли ты, что испытывает цветок в росе – накануне прелестного летнего дня, бабочки… А? Ну поменяйся с ним ролями. Он твое не ведает, ты – его… Не надо меня наивно агитировать за род человеческий. Я никогда не гнушался людьми и не презирал их, а жалел и жалею – нарождающихся и гибнущих. Но жалею не за краткую жизнь, а за трагедию, которая заключена в каждом. Смена поколений схожа со сменой времен года, а мумии подобны блеклым цветам, забытым в книгах. Однако бренность, о которой ты способен размышлять отстра-ненно и мельком, ибо противно это природе твоей, эта бренность отравила все мои мысли. Но главное иное: начав жизнь с чистого листа, я могу впасть в грех и снова сорваться в ад, но уже не существом его, а грешником…
– И что? – спросил Ракитин. – Ведь ты же веришь в тот замысел творца, по которому стремящимся будет определена дорога ввысь, в свет сотворчества новых миров и вселенных… И что ад в сравнении с этим?
– Да, верю, – сказал Градов тихо.
– Красота… – Александр обвел глазами высокое аметистовое небо в робкой россыпи звезд, спокойные голубые снега в скальных распадках, льдистые ребра вершин, скупо и остро высвеченные закатом.
– А если пилот все-таки не захочет сесть… приземлиться то есть? – проронил Градов глухо.
– Очень и очень вероятно, – сказал Александр.
– У тебя опять какая-то гнусная физиономия… Наверняка задумал аферу… Надеюсь, в голове твоей не бродят пошлые идеи насчет захвата воздушного судна?
– Да нет, есть и другой трюк, – нехотя произнес Александр. – Но о подробностях – замнем, иначе начнешь ныть, ну тебя…
– Чувствую, плохо вы кончите, господин авантюрист…
– А ты видел того, кто кончил хорошо? В итоге? Слушай дальше. И запоминай. Во-первых, готовим веревку и карабины. Во-вторых, в комнате Рудика висит на стене бинокль. Он пригодится. В-третьих, в нужный момент загороди от меня пилота, встань у него за спиной…
– В какой такой нужный? – с подозрением вопросил Градов.
– А вот когда в поднебесье получишь от меня в качестве сигнала коленом под зад, тогда, считай, наступил момент.
– Неостроумно и вульгарно, – сказал Градов. – В твоем стиле.
– Хорошо, я поглажу тебя по головке, – отозвался Ракитин.
Тут дверь, ведущая в комнату, шумно распахнулась, и на пороге появился раскрасневшийся Рудольф Ахун-дович, объявив:
– Амэриканец приходит, гулят едэм!
– Куда? – оторопело спросил Градов.
– Дом у минэ в гора километр пятнадцат! Дача от комбинат. Для гостей. Шампанский там ящик! Природа там!
– А не поздно? – усомнился Александр.
– Гулят никогда не поздно!
Ракитин подмигнул Градову:
– Давай-ка мы сегодня там и заночуем, а?
– Деликатная мысль…
– Тогда – собирай вещи…
Через полчаса «уазик» уносил их в горы.
Домик оказался уютным, с многочисленными спальнями; подвал его ломился от всевозможных винных и консервных изделий, но продолжить в его стенах веселье не удалось, силы гостей быстро иссякли.
Астатти по приезде сразу же завалился спать, примеру его последовал Градов, а Ракитин, с трудом высидев часок в окружении непонятно о чем беседующих Рудольфа Ахундовича и Жанны, тоже в итоге ушел прикорнуть, сказав, что если хозяин имеет намерение вернуться назад, то компании ему он не составит.
– Поехали домой, Рудик! – встрепенулась артистка. – У меня завтра же концерт! Еще готовиться надо!
– Если ты думаешь, что здесь плохо…
– Здесь хорошо, но дома – лучше!
Уже сквозь сон Ракитин услышал шум отъезжающей от дачи машины.
ВЛАСОВ
Связавшись с Шурыгиным, Власов, повинуясь накопившейся усталости и раздражению, с места в карьер попытался убедить генерала в необходимости принятия по отношению к Ракитину и Градову категорически жестких мер.
– Еще чуть-чуть, и они расползутся, как клопы, по этим горам! – говорил он. – Ищи-свищи! Медлить нельзя! Здесь не Казахстан, тут у нас пока еще надежные базы, люди… Надо их брать и колоть! Только разрешите!
Сидевший напротив него майор Дронь поощрительно качал головой, поддерживая мнение старшего товарища из столицы.
– А как там… наш гость? – спросил Шурыгин, подразумевая Астатти.
– Он с ними, вошел в контакт…
– Как вам удалось?
– Работаем, товарищ генерал…
– А Дипломат?
– Ждет выхода на связь. Мне очень трудно его контролировать, кстати…
– Ну, Коля, ты уж там…
– Я-то «уж»! В общем, как с санкцией?