Побег

Сухов Евгений Евгеньевич

Вслух он этого не сказал, чтобы не затевать с утра давний их спор, из которого Елена неизменно выходила победительницей: «Я так хочу!» – и все тут.

– Багульником пахнет как, – вдруг сказала она.

– Вот-вот, – подтвердил отец Потап. – Пойду соберу. Насушу – зимой от кашля поить меня будешь отваром.

Елена улыбнулась:

– Уж скажи лучше – погулять захотелось по весеннему-то лесу.

Отец Потап зыркнул на нее из-под насупленных косматых бровей.

– Все-то ты знаешь. И откуда только в доме священника ясновидящая взялась, – пробурчал он. – Принеси-ка мне рюкзак и палку. Да топоришко не забудь.

Она снова скрылась в доме, а отец Потап покачал головой. Он всегда

поражался способности внучки-племяшки угадывать его мысли и намерения. «Может, все бабы такие?» – думал иногда он. Наблюдая за тем, как тянутся к ней животные – то лосенка приголубит, и он ходит потом во дворе, высасывая из марлечки творог, подвешенный на веревку стекать, то раненую лису выхаживает, и она ходит за ней, как привязанная, – он еще больше проникался уважением к своей любимице.

У отца Потапа никогда не было своей семьи. С женщинами он не жил и потому успокаивал себя мыслью, что эта порода людей просто ему неизвестна. Елена была единственной внучкой его сестры, жившей в Ленинграде. Мать ее умерла при родах, отец быстро спился после смерти жены, и девочку некоторое время воспитывала ленинградская бабка. Однажды летом она привезла Леночку в Северопечерск, к Потапу, и девочка, проведя здесь летние каникулы, так привязалась к «деду», что наотрез отказалась возвращаться обратно в большой город. Потап поначалу переполошился – как же так, как же он с ней справится! Но видя, как девочка без всяких капризов хозяйничает в доме, работает на огороде и ходит с ним в лес по грибы, он успокоился.

С ней всегда было так – если уж Елена что решила, никто не мог ей помешать. Вот и возил ее Потап со своей заимки в школу на телеге и санях. Когда наступали крепкие морозы, они переставали ездить в деревню, где была школа, и сидели по два-три месяца безвылазно в своей таежной избушке. Потап всегда удивлялся, как это девочка не скучает здесь с ним, стариком. Ведь хочется, наверное, какого-то общения со сверстниками, игр. Но Елена, казалось, ни в чем подобном не нуждалась. Больше всего на свете она любила природу. Вернее, просто она была неотделимой ее частью. А свою потребность в общении утоляла книгами, которых у Потапа была тьма. Видя ее страсть к чтению, он каждый раз из поездок в город книги привозил целыми коробками, старательно выбирая то, что, по его мнению, могло ей понравиться.

Единственное, что он-таки заставил ее сделать, – это уехать в Ленинград учиться после окончания школы. Но и тут она его обставила – выучилась на биолога и снова вернулась к нему, теперь уже мотивируя свой приезд научно-исследовательской работой. Так и стали они жить вдвоем отшельниками. Веры его Елена не разделяла, хотя и была крещеной. Она относилась к его ритуалам и постам с уважением, не желая тем не менее принимать в них никакого участия, как ни старался отец Потап ее образумить. Она была по характеру своему язычницей, и Потап, вздыхая, не раз думал, что на том свете ему еще вспомнят, что не сумел спасти ее душу.

Время от времени появлялся на заимке какой-нибудь заезжий воздыхатель. Елена редко выбиралась из тайги, но почти каждый раз, когда она появлялась в райцентре, кто-нибудь обращал внимание на эту дикую лесную красавицу, и спустя недолгое время дед становился свидетелем очередного спектакля. Ухажеры ходили по заимке за Еленой вроде того лисенка, глядя на нее преданными глазами, но она была непреклонна, и несолоно хлебавши очередной неудачливый жених исчезал.

И хотя каждый раз Потап громко возмущался ее поведением, пророча ей одинокую старость в девках, в душе он был доволен: теперь он уже не представлял жизни без нее. Но главным было даже не это. Потап искренне считал, что ни один из тех, что сшивался здесь, покоренный прекрасными глазами Елены, – недостоин

ее. Все они были какими-то мелкими, никчемными, не было в них ни силы, ни породы, которая на расстоянии выстрела была заметна в его племяннице.

Елена вышла из дома, неся в руках небольшой рюкзачок и топорик, которые Потап всегда брал с собой в лес, и палку-клюку. Помогла надеть рюкзак на плечи и, стоя во дворе, долго смотрела, как он, засунув топорик за пояс, опираясь на клюку, бодро зашагал по тропинке. В свои восемьдесят два года он выглядел лет на шестьдесят, не больше.

Отец Потап спустился по тропе в овраг и заковылял вдоль ручья на юг, туда, где были самые густые заросли багульника и где протекала красивая северная речушка Рыська. Он прошел несколько сотен метров и вдруг остановился.

– Это что ж такое? – негромко сказал старик и укоризненно закивал головой. – Ай-яй-яй! Видно, беда приключилась?

Возле ручья лежал человек. Одежда на нем была изорвана в клочья и покрыта темно-коричневыми пятнами подсохшей крови. Особенно выделялись кровавые пятна на плече и боку. Они продолжали кровоточить и зловеще поблескивали на солнце. Человек лежал, уткнувшись лицом в свежую зеленую траву, растущую по берегам ручья. Вид у него был ужасающий, он производил впечатление покойника. Потап подошел к лежащему, бросив свою клюку на землю, и, опустившись на колени, перевернул его лицом вверх, оттянул ворот грязной рубахи и прикоснулся пальцами к артерии. Пульс едва-едва прощупывался: казалось, тоненькая ниточка, то пропадая, то появляясь вновь, быстро-быстро пульсировала под пальцами. Было очевидно, что у раненого начался жар – это могло быть следствием заражения крови. Потап покачал головой, пальцем приподнял закрытое веко мужчины. Тот был в глубоком обмороке. Губы его слегка самопроизвольно шевелились, но слов разобрать было нельзя. Когда отец Потап попытался осмотреть рану на плече – судя по обилию крови глубокую и опасную, – раненый вдруг дернулся и, не открывая глаз, громко застонал.

Старик поднялся, сбросил на землю свой рюкзак и, сняв с себя ветровку, накрыл ею больного – мухи уже облепили измазанную кровью одежду и лицо.

– Сейчас, милый, сейчас. Я быстро. Полежи здесь, потерпи, – пробурчал дед и быстро зашагал обратно, к дому.

– Елена! – крикнул он еще из оврага. – Елена! Давай-ка сюда!

Она, услышав его тревожный зов, прихватила ружье и в сопровождении Алтая – среднеазиатской овчарки наисвирепейшего вида и вполне мирного нрава – мигом оказалась в овраге.

Еще завидев ее наверху, дед не стал подниматься, а почти бегом направился обратно, к раненому. Елена, ни о чем не спрашивая, пошла за ним. Оружие она держала наизготове.

– Ружье-то убери, – покосившись на двустволку, проворчал Потап, когда Елена нагнала его. – Чай не на охоту собрались. Ни к чему она. Лишняя тяжесть. Сейчас вон человека будем волочь.

– Какого человека?

– Сама увидишь. Раненый тут, без памяти лежит, у ручья, – с расстановкой пояснил отец Потап.

Елена совершенно не удивилась словам деда. Но ружье все же не оставила, а повесила его за спину. Раненый по-прежнему лежал на месте, не приходя в сознание.

Они попытались приподнять его и понести на руках, но не тут-то было. Мужчина был крупный, высокий, и хотя он выглядел исхудавшим, весил не меньше восьмидесяти килограммов.

– Не управимся, – тяжело дыша, буркнул Потап. – Надо салазки делать да волоком…

Он срубил топориком, что висел у него на пояске, две тонкие осинки, обрубил лишние ветки. Получившиеся шесты Потап связал между собой веревкой, после чего они с Еленой переложили раненого на ветки, а сами взялись за два свободных от веток конца и потащили мужчину к дому. Алтай бежал рядом и озабоченно потявкивал.