Побег

Однажды Знаменский смеха ради подсчитал, сколько вре­мени он провел за решеткой. Вышло, что из двенадцати лет ми­лицейской работы – года три, если не три с половиной. На нарах, ко­нечно, не спал, но отсидел-таки по разным тюрьмам.

Таганку, по счастью, застал уже в последний момент. Она угнетала даже снаружи: от голых, откровенно казематных стен за версту несло аре­стантским духом, безысходной тос­кой. Внутри было, понятно, того хуже, особенно к вечеру, в резком свете прожекторов. И все радова­лись, когда Таганку начали

Но она осталась королевой уго­ловного фольклора («Таганка, все ночи, полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня…» и т. д.). Почему бы, кажется, не «воспеть» Матрос­скую Тишину или Пересыльную, прятавшуюся в путанице железнодорожных и трамвай­ных отстойников? Или добротную Бутырскую крепость, в которой, к слову, содержали еще Пугачева? Ан нет, символом неволи утвердилась вонючая Таганка. (А в ны­нешние времена это самое «зачем сгубила» возвели в ранг эстрадной песни под электронный визг и гром. Ну да ладно, не о том речь).

Тех, кто «сидел за Петровкой», чаще всего помещали в Бутырку. Официальное название – «следственный изо­лятор». Доехать туда было просто – практически центр города; тюремная стена замаскирована от прохожих жи­лым домом, так что и морально легче – нырнул в невин­ный с виду подъезд, в руке портфельчик. Кто знает, что там у тебя набито в портфельчике?

Сегодня Знаменский был даже с «дипломатом», по­тому что папочку вез тоненькую, почти невесомую. На­чальство подкинуло для отдохновения после многомесяч­ного изнурительного дела пустяковое происшествие. Ему бы нипочем и не попасть в кабинет серьезного следовате­ля, но заявители, они же потерпевшие, подняли бучу, что совершен чуть ли не теракт против представителей власти, и областной милицейский работник, спасаясь от их давления, сплавил «теракт» в Москву.

А всего-то и было, что на строительстве дороги бульдозерист зло подшутил над прорабом: во время со­вещания придвинул его будку к самому краю карьера, так что вылезти нельзя и даже ворохнуться внутри бояз­но – как бы не покатиться вниз. Полчаса, проведенные высоким совещанием в этой ловушке, показались ему за сутки.

После банды уголовников, сплошь рецидивистов, ко­торыми Знаменский до того занимался (грабители, на­сильники, сбытчики краденого, наводчики), бульдозе­рист Багров явился для него сущей отрадой.

Родился и до сорока пяти лет прожил он в небольшом по нынешним меркам городе, имевшем некогда важное торговое и политическое значение и славную историю. Багров этой историей интересовался, гордился, ею под­питывал врожденное чувство собственного достоинства, своей человеческой ценности.

Исконно русским духом веяло от высокой плечистой его фигуры, крупной головы, сильно и четко прорисо­ванного лица. Приятно было слушать говор, не испорчен­ный ни блатными словечками, ни столичным жаргоном, замешанным на газетно-телевизионных штампах, отго­лосках модных анекдотов и иностранщине.

Глаза смотрели прямо, порой вызывающе, но на дне их таилась слабость. Воля была надломлена многолетним пьянством. И жаль становилось недюжинную натуру, без толку тратившую и понемногу утрачивавшую себя.

В тюрьме Багров томился чуждым ему обществом сокамерников, а особенно остро – бездельем. К Знамен­скому с первой встречи расположился дружелюбно, охот­но «балакал» обо всем, но сердца не распахивал и никог­да не плакался в жилетку…

Торопясь с уличного пекла в проходную Бутырки, Знаменский увидал впереди грустную сутуловатую спину пожилого адвоката Костанди, которому по совету Пал Палыча жена Багрова поручила защиту. Адвокат был не­казист, не блистал красноречием, но в суде разгорался столь трогательной жаждой обелить, отстоять, выгоро­дить обвиняемого, что часто добивался успеха. Какой-нибудь поскользнувшийся юнец или шофер, ненароком сбивший пешехода, или ревнивый муж, пересчитавший ребра сопернику, – все они находили в Костанди пла­менного и искреннего заступника. Говорили, что настоя­щих злодеев он защищать ни разу не брался, ни за какие богатые гонорары.

Костанди предстояло познакомиться с Багровым, Баг­рову – с адвокатом, и им обоим – с материалами след­ственного дела.

Унылый носатый Костанди Багрову не понравился. Два раза он переспросил фамилию, недоуменно пожал плечами.

– Я грек, – тихо пояснил адвокат. – Русский грек.

– Ладно, на здоровье, – нехотя согласился Багров. Процедура ознакомления с делом заняла рекордно короткое время. Комментировать что-либо Багров не желал, ходатайств никаких не заявил. Адвокат тоже не просил о дополнении следствия, но, задумчиво вглядываясь в кли­ента, адресовался к Знаменскому (поспособствуйте, мол, налаживанию контакта, ведь вы с обвиняемым, я вижу, на дружеской ноге):

– Мне было бы легче строить защиту, если бы я полнее представлял поведение Багрова в быту, обстанов­ку в семье и прочее.

– Не любит он распространяться о себе, – отозвался Знаменский.

– Не люблю, – подтвердил Багров. – Характеристика на меня с места жительства есть. Пьяница и хулиган. Недавно по заявлению жены трое суток отсидел, потому как посуду дома переколотил и соседку обхамил да обла­ял. И хватит. Нутро напоказ выворачивать – совершенно не к чему.

После краткой паузы адвокат начал складывать свои бумаги.

– Всего доброго.

Вздохнул и вышел. Знаменский – следом: потянуло извиниться за Багрова и посоветовать подробно побесе­довать с его женой. Но Костанди опередил советы:

– Интересный какой человек. Очень несчастный… Мне повезло.

Знаменский с симпатией пожал узкую горячую руку. Адвокатов он, честно говоря, недолюбливал – в целом. Хотя многих уважал. Но подобные Костанди попадались редко.

– Защитники, полузащитники… – процедил Багров, когда Знаменский вернулся в кабинет. – От кого меня защищать, Пал Палыч? От меня самого если. А на суде все будет аккуратно, ясней ясного. Наломал дров – из­воль к ответу.

«На суде Костанди тебя, невежу, удивит, – усмехнул­ся про себя Знаменский. – Будет время – приду послу­шать».

Он убрал папку с делом, сунул в карман авторуч­ку, давая понять, что официальная часть разговора за­кончена.

– Ну, вот и все. Багров… Так и простимся?

Тот понял, что следователь ждет откровенной испове­ди, но навстречу не пошел:

– Сам горюю, гражданин майор. Я от вас худа не видел.

– Вот вы меня напоследок и уважьте.

– Чем?

– Расскажите все по правде. Не для следствия, след­ствие закончено. Мне лично.