Побег
Шрифт:
– Дурак, – сквозь зубы произнес Томин и стал оседать на пол, уже не слыша голосов подбегавших людей.
Молча и недвижно сидела Майя Петровна в дежурке. Рядом притулилась Катя. Наплакалась и уснула.
В милицию она ворвалась,
– Мамочка, прости! Мамочка, прости!
Ни слова не проронила Майя Петровна, слушая захлебывающуюся исповедь дочери. Только смотрела с глубоким отчужденным изумлением. Были вещи, которых она не прощала…
Далеко за полночь возле горотдела затормозила машина. Майя Петровна встала, выпрямилась. Первым вошел осунувшийся участковый.
– Иван Егорыч… – вопросительно потянулась к нему Багрова.
– Ведут, – угрюмо буркнул тот и направился к дежурному. – Ведут ее ненаглядного.
– Да она не в курсе, – вполголоса пояснил дежурный.
– И зря! Докатился ваш Багров, – обернулся Иван Егорыч, – на человека руку поднял.
Майя Петровна совсем побелела.
– Загорский?..
– Загорский жив-здоров. А вот майор…
– Погиб?!
– На грани, – отрезал Иван Егорыч и тяжело сел подле дежурного.
– О нем Москва справлялась, – вспомнил тот.
– Надо сообщить. Родных вызвать…
Катя со сна ошалело уставилась на отца, переступившего порог дежурки. Движения его были заторможены, вялы, лицо безучастно. Вот шатнуло, и Гусев подпер его плечом. Но даже Катя поняла, что шатало не спьяну. Сказывалось телесное и душевное изнеможение.
Багров медленно поворачивал голову, осматриваясь. На Кате задержался, но довольно равнодушно. Наконец увидел жену. К щекам, ко лбу прилила кровь, жилы на висках вздулись неестественно, в мизинец толщиной. Он разлепил спекшиеся губы:
– Майя, прости…
Это было все, что у него сейчас было. Два слова. Единственная просьба к судьбе.
Дежурка забыла дышать, переживая драматичность момента.
Майя Петровна без звука подняла ладонь, обращенную к мужу, и широко повела ею в воздухе, будто ограждаясь невидимой стеной.
Отреклась.
Хуже любого приговора, потому что пожизненно.
Накинула пальто, платок и вышла, как из пустой комнаты.
Катя нагнала ее возле милицейской «Волги». Майя Петровна о чем-то расспрашивала шофера.
– Мамочка! – вцепилась в нее Катя. – Прости его! Это я виновата! Он такой несчастный!.. Как мертвый!..
Майя Петровна легонько оттолкнула дочь и второй раз за вечер посмотрела на нее в крайнем изумлении. Но теперь в глазах появились проталинки.
– Вернись и накорми его, – приказала она. – В сумке все есть.
– А ты?!
– Я в больницу. Не жди.
Пал Палычу не спалось. Тоскливая штука – бессонница. Не так давно и улегся, а уже мочи нет. С боку на бок, с боку на бок…
Телефонный звонок выдернул его из постели и в три прыжка донес до прихожей.
– Прошу прощения, что разбудил, – сказала трубка голосом дежурного по городу. – Но тут из Еловска поступили новости, и я подумал…
– Не тяните, Григорий Иваныч!
Тот зачитал телефонограмму, добавил что-то сочувственное.
Знаменский деревянно поблагодарил. И остался стоять в прихожей, слепо уставясь на свои босые ноги, без определенных мыслей и чувств, зная только, что в его жизни стряслась огромная беда.