Побеги любви
Шрифт:
– Возможно, я ошиблась…
– Нет, вы не ошиблись, ошибся я, думая, что могу доверять этой проклятой ведьме!
– Почему он так взбешен? – спросила Анна Шелдона, когда они шли от палатки. – Это была Ровена, ведь, правда, я видела ее?
– Да, и вы правы также насчет того, что она не сообщила ему, кто она.
– Если она так поступила, значит для этого были веские причины.
– Я сомневаюсь, что мой друг думает так же, – ответил Шелдон, но, когда увидел тревогу на лице леди, поспешил уверить ее. – Он не причинит ей вреда. И он освободит себя от гнева, похоже, тем, что
– Но я не обманываю. Ворота открыты и без охраны.
– Тогда пойдемте, я проведу вас в свою палатку, где вы переждете, пока все не окончится.
45
Ровена увидела двух стражников, направлявшихся к ней столь решительно, что она все поняла. Она поняла даже раньше, чем они успели что-либо сказать. Но они все же сказали.
– У нас приказ от лорда Уоррика, мистрис. Вы должны с этого момента и впредь находиться в темнице.
Она знала, что они скажут именно это, но все же спросила в подтверждение:
– Он сказал – насколько?
– Впредь, – повторили они.
Это, конечно, было неопределенно – может быть, навсегда.
– Он сказал почему?
Глупейший вопрос. Зачем она мучит сама себя?
Она догадывалась, что произошло – Уоррик узнал, что Гилберт д'Эмбрей – ее сводный брат. Она должна была набраться смелости и признаться ему самой, когда имелась возможность. Конечно, это бы вызвало его гнев, но она находилась здесь и смогла бы смягчить его или, по крайней мере, объяснить, почему молчала прежде. Наедине с собой он, конечно, предполагал самое худшее и теперь не желает иметь с ней дела. Это даже не месть, нет, просто ярость – и конец всему.
Сторожа пожали плечами на ее вопрос и проводили в темницу. Какой шанс у нее еще оставался? Хорошо, что она была одна в зале, когда они пришли. Эмма не смогла бы протестовать, но Милдред могла, что довело бы Ровену до слез.
Да, она знала, что Уоррик должен был так поступить, но в глубине души не верила, что он действительно так поступит.
Когда тюремщик, которого она боялась, появился со своей противной ухмылкой от того, что она опять поступает в его власть, Ровена отвернулась, потому что ее стошнило. Это не из-за младенца. Была такая тяжесть в груди, что ей стало плохо. Ей бы хотелось заплакать, но слез не было.
Когда Джон Гиффорд пришел к ней час спустя сказать, что он отпустил другого тюремщика, она спросила его только:
– Это приказ Уоррика?
– Нет, миледи. Слух о том, что вас опять поместили сюда, быстро разнесся по замку. Я пришел, как только об этом услышал.
И тут она заплакала. Почему Джон пришел к ней тогда, она не знала, она не спрашивала. Но теперь он здесь сам по себе. Уоррика не заботит, что с ней будет, только бы убрать ее с глаз долой и никогда больше не видеть.
Немного позже она услышала спор в сторожке. Она узнала голос Милдред. Милдред и Джон последнее время очень сдружились. Но не сейчас. Когда опять воцарилась тишина, Ровена поняла, что Джон победил, ясно было примерно и о чем спор. Милдред не позволили пройти к ней, также как Джон не мог позволить
Через два часа Джон опять пришел к ней.
– Он переменил свое решение, миледи. Вы будете пребывать в его покоях, запертых на ключ, со стражником у дверей.
– А если я предпочту остаться здесь? – поинтересовалась она.
– Вы не можете этого хотеть.
– Но я хочу.
Джон вздохнул.
– У стражника приказ. Он должен перевести вас в покои, хотите вы того или нет.
– Значит, в любом случае я должна идти?
– Помилосердствуйте…
– Нет, Джон, – отрезала она. – Мое сердце умерло, потому меня уже ничего не ранит.
Боже милостивый, почему бы этому не быть правдой? Она молилась о том блаженном состоянии, когда человек ничего не чувствует, но оно не приходило на смену ее горю.
Но больше никто об этом не узнает, ни Джон, ни тем более Уоррик.
Никакой надежды от смены места заключения она не испытывала. Уоррик просто вспомнил, что она носит его ребенка. Очевидно, он забыл о том в первом порыве гнева, и это должно было еще больше разозлить его позже, когда он припомнил, что надо смягчить ей условия, чтобы обезопасить ребенка. Других причин у него нет.
Ей не разрешено видеться ни с кем, кроме стража, который приносил ей каждый день еду. Всякий раз, когда она пробовала заговорить с ним, он не отвечал, так что она оставила эти попытки. Конечно, она бы предпочла находиться в темнице под опекой Джона.
Она часто забиралась в амбразуру у окна, откуда могла смотреть наружу. Там мало что видно, но лучше мало, чем ничего. Она много шила – для ребенка, для Эммы, – но не для Уоррика. То, что она начала шить Уоррику, когда он уехал в Эмбрей, она распорола, чтобы сделать тонкие шелковые рубашки для малыша.
Она не знала, чем закончилась осада Эмбрея. Раз Уоррик узнал правду о том, кто она, значит, он должен был взять замок. Находился ли там Гилберт? Он пойман или убит? Все ли в порядке с матерью? Она на свободе? Или в новом плену – на этот раз у Уоррика?
Она считала дни. Каждый прошедший день она отмечала с помощью маленького ножа зарубкой на деревянных ножках кровати. Да, это красивые ножки, с орнаментом и резьбой. Теперь на них двадцать пять глубоких зарубок, на которые она могла любоваться. Прежде чем она вырезала двадцать шестую, вернулся лорд Уоррик.
– О, великий и могущественный лорд вернулся, – сказала она, не заботясь о том, как перенесет Уоррик ее язвительный тон. – Убили вы Гилберта?
– Я так и не нашел его, хотя охотился за ним в течение этих последних недель.
– Так вот почему вы не вернулись сюда? Но не было причин сюда спешить, не так ли? Вы послали приказ. Этого вполне достаточно.
– Боже, как ты смеешь…
Он остановился, потому что она смотрела в сторону, намеренно игнорируя его. Она не испугана или рассержена. Она была сама спокойствие. Он не ожидал такого, правда, он и не думал об этом, стараясь выбросить все из головы и сконцентрироваться только на поимке д'Эмбрея. Однако он обнаружил теперь, что ему не нравится ее отчуждение. И гнев, который он испытал после разговора с ее матерью, опять захлестнул его с головы.