Поцелуев мост
Шрифт:
– А я замечала, что Гальчик поддерживает нашего соседа в разных его затеях, но не думала, что и в личном плане…
– Дело молодое! Чего ты хочешь? А в уставе нормалистов записано, что каждый член организации и даже работник, достигший тридцати лет, должен быть женатым.
– Как же они тебя приняли?
– Я на всякий случай сказал, что женат.
– Они тебе на слово поверили?
– У них выхода не было. Где еще на такую мизерную ставку они работника найдут?
– Так переходи ко мне, Матвей. Работа и для тебя найдется.
– Я бы согласился. И помочь тебе во всем рад, но сейчас не могу планы строить.
– А что так? Коровец не отпустит?
– Дело не в Толике. Причина личная и очень скверная, скажу тебе.
– В чем дело, Матюша?
Я встревожилась. За последний месяц Матвей сумел стать мне близким и родным человеком. Я даже предложила перебраться ко мне, но он не соглашался. Да и Ренате пока деваться некуда.
– Здесь не место для серьезного разговора, – отозвался Матвей, сменив пластинку на старом патефоне.
И где только нормалисты откопали этот ископаемый агрегат! Затем зазвучал вальс, и Матвей пригласил меня на танец.
Меня удивило его умение. На празднике открытия галереи я не видела Матвея танцующим. Думала, что он и вовсе не танцует, тем более вальс. Однако, маленький и тщедушный на посторонний взгляд, Матвей оказался ловким партнером. На очередном нашем танцевальном витке я заметила Гальчика с Толиком. Парочка кружилась, как профессионалы на подиуме. Видимо, вальс наряду с другими традиционными ценностями входил в арсенал нормалистов. В общем-то они неплохие ребята. Но для меня оставалось загадкой, где обучился танцам Матвей. Судя по его рассказам, он с детства избегал тусовок и всяких сборищ. Я задала ему этот вопрос, когда музыка перестала звучать.
– Бабушка научила, – смущенно потупившись, ответил он. – Она была моей первой партнершей.
Возвращались домой мы вместе. И вместе зашли в его квартиру. Матвей достал из шкафчика початую бутылку водки. Мне понравилось, что он способен хранить у себя открытую бутылку. Не то что иные выпивохи, не умеющие притормозить. И все-таки кольнуло сожаление: выпивка была для него привычным делом. Он и сам признавался, что каждый вечер пропускает по рюмочке. Но ни разу Матвей не предстал передо мной в недостойном виде. Однако курил чрезмерно.
Когда-то я пыталась отучить от курения Игоря. И дым сигарет я переносила с трудом, и за здоровье Игоря волновалась. Игорь таки избавился от пагубной привычки. Но теперь я стала старше и терпимее к недостаткам людей – у кого их нет! Я жалела Матвея, как когда-то Игоря, но не осуждала его. Я даже не подымала разговора на эту тему, полагая, что Матвей – достаточно взрослый и сам знает о вреде курения. Я принимала Матюшу целиком: с его громкой музыкой (теперь я знала причину – его тугоухость), с неодолимой страстью к куреву, к случайным выпивкам. А недавно заметила еще одну страстишку: увлечение лотереями. Я обнаружила у него на письменном столе множество билетиков суперлото. Он складывал в стопочку невыигравшие билеты, не слишком печалясь о неудачах. Однако за все время наших встреч Матвей так и не раскрыл передо мною ни одну из своих тетрадок, куда заносил результаты всех без исключения тиражей.
– Хочешь стать миллионером? – шутила я.
– Для меня деньги не важны, а сам факт выигрыша, – туманно заявлял он. – Выигрыш всегда больше денег. Это предвестник. Вот я красную кружку «Нескафе» выиграл, а следом и ты появилась в моей жизни.
В Матвее удивительным образом сочеталась суеверная тяга к лотереям и глубокая вера в Бога. Они были как две стороны медали – не пересекались и не мешали друг другу. Матвей постился перед православными праздниками, каждую субботу ходил в храм. Однако к моему свободомыслию был терпим и в церковь не зазывал. Попутно открылась и тайна его шабашек: он каждое лето бесплатно месяц-другой работал в монастырях. Я же, воспитанная мамой в светском духе (а может быть, в советском), была далека от всех церковных ритуалов.
Сейчас на дворе стоял декабрь, и до летних путешествий моего нового знакомого было далеко. Матвей налил себе водки и залпом опрокинул стопку в рот. И вдруг огорошил меня заявлением:
– Леночка, а Новый год нам придется провести врозь. Я уже договорился с Коровцом, уезжаю на неделю.
Вот тебе и любимый праздник!
– Если не секрет, далеко собрался?
– Я все собирался сказать тебе, Ленок. Я, я…
– Что, у тебя другая женщина? – Сердце подсказало мне, что сейчас между нами витал чей-то образ.
– Я люблю тебя, Леночка. Ты первая, кто меня понял, заглянул в душу. Еще бабушка была, но она не в счет. Ты прости меня, Леночка.
– За что?
– Что на праздник тебя одну оставляю, но ей, Надюхе, еще трудней. Она выхлопотала свидание и просит к ней приехать.
– Ну-ка, Матюша, плесни и мне водочки, – попросила я.
– Тебе нельзя, девочка. Хочешь, я за столовым вином сбегаю?
– Что за глупости. Иногда все можно. Матвей в нерешительности налил мне рюмку. Затем половинку отлил назад, в бутылку.
– Тебе вредно пить сорокаградусную, Ленок. Мне Гальчик рассказала твою историю. Знаю, что ободок твой не просто украшение.
Я взяла рюмку.
– Я сейчас в порядке, Матюша. Лучше расскажи, как вы с Надеждой жили, почему ты от жены Ирины ушел?
– Долгая это история. Ты знаешь, я по монастырям ездил, трудником работал. Одно лето в новгородском монастыре Варлаама Хутынского провел. Это, между прочим, женский монастырь… Ну, там с Ириной и познакомился.
– Не поняла. Как ты в женском монастыре оказался? Ты монашенку соблазнил?
– Сразу видно, что ты далека от церкви. В женском монастыре тоже ведь мужские руки требуются. Но там все не так, как ты думаешь. В любом монастыре есть корпус для приезжих. И он отделен от монашеского. А приезжие, трудники, все вместе работают: и мужчины и женщины. Да и в трапезной вместе, разве что почивальни раздельные. Там, как в казарме, койки в два яруса. В сезон особенно много разного люда приезжает.
– Но как же в таком столпотворении молиться, как на духовном сосредоточиться?