Поцелуй через стекло
Шрифт:
Луке было известно: после развода Алькина мать предпочла исчезнуть со всех радаров. Как-то в порыве откровенности дочь показала потенциальному жениху наследство матери-художницы. Оно занимало в доме отдельное помещение и представляло собой собрание картин, иллюстрировавших древние санскритские тексты — Веды.
В памяти запечатлелось большое, во всю стену полотно: чтобы проверить, не ел ли малыш глину, мать Яшода заглядывает Кришне в рот, а видит там Вселенную и саму себя.
Алька тогда задержалась у скромной по размеру картины, где господь
— Глянь на их ноги. Маме всегда удавались стопы.
Луку больше занимал задний план изображения. Роскошный сад. Судя по всему, он был списан с местного из «Красных кирпичиков». Вот и мощное дерево имеется. Дуб? Ясень? С надёжной веткой, на которую нестрашно повесить качели.
При этих некстати нахлынувших воспоминаниях молодого человека внезапно посетила крамольная мысль: а если дать заднюю? И не менять Алькино придание на хрустящие банкноты? Потому что ещё неизвестно, насколько эффективным окажется лекарство, которое они приобретут на эту баснословную сумму. Вот и доктор Шехтман говорит, что это не стопроцентно.
А пауза тем временем затягивалась и грозила вылиться в нечто большее.
По тому, как его бывшая избегала смотреть ему в глаза, Лука догадался: искушение посетило и ту сторону.
— Лучок, тебе не кажется, что ты тормозишь, как… модем выпуска 99-го года.
Неожиданное заявление для человека, бесконечно далёкого от современных информационных технологий и потевшего сейчас в специальном шлеме-щитке от электромагнитных излучений. Лука предположил, что слова заимствованы из отцовского лексикона, но предпочёл заметить только «Лучок»:
— Ты права, Апполинария! Время выдвигаться!
Однако оба продолжали сидеть, словно вросли в скамью. А на них сверху понимающе взирал Виконт. Мудрая птица- сова!
Глава 17
Заказ на собственную смерть
Предо мной металлическая дверь. На ней следы подошв. Кто-то дубасил ногами.
Снова цифра «8» на панели домофона.
И опять нет ответа. Всё повторяется.
Я тупо смотрю на белые начертания цифр.
Скоро возвращаться в своё расчленённое тело. Голова — отдельно. Руки и ноги где-то рядом.
В отчаянии беру пример с хозяина кроссовок, чьи следы отпечатались на дверной поверхности. Но бью руками. Затем в отчаянии хватаюсь за железную скобу ручки. — Дверь поддаётся! Её нижняя кромка ударяет по большому пальцу ноги. Боль! Это конец. Потому что во сне не бывает больно.
Возвращение белого потолка. И что-то новенькое! Трещинка. Взгляд цепляется за неё и скользит дальше. К тому, что идеально ровное и светлое.
Окно?
Очередная отключка.
Я снова вижу дверной проём. Что-то выскальзывает из него. Я ощущаю его по колебанию воздуха. Какая-то тень тени. Изо всех сил хватаюсь за скобу. Она впивается мне в кожу — и просыпаюсь!
Медсестра тычет мне иглой в палец. Анализ крови? Затем начинается забор крови из вены. И почему раньше боялась уколов?
Отключаюсь.
Запах краски перебивает все другие- кошек, подвала и старости. Значит, за время моего отсутствия сделали ремонт. Опять мысли! Они могут увести в сторону. Концентрация! Но как собрать себя в кучку, если…
Шаг по лестнице вверх. Забытое ощущение твёрдости.
Встаю на цыпочки. Потом плотно прижимаю руки к туловищу. Зачем? Нет ответа. Кажется, тело само знает, как ему поступать. Не помешать бы!
Делаю глубокий вдох. Внутри- в тёмном межрёберном пространстве начинается вибрация. Пятки напружиниваются и отталкиваются от бетонки. Я парю.
А потом моя макушка пробивает лестничный пролёт.
Боли нет!
Порядок! Только во сне нет боли. — Физической.
Душевная остаётся. От неё может избавить только смерть мозга. Так полагают учёные.
Полёт заканчивается перед нашей секцией. Её я узнаю по светло-коричневой обшарпанной двери. Но негоже врываться внутрь, паря в воздухе. Дядя Коля — сволочь, но пугать его заранее не стоит. Я осторожно касаюсь дверной ручки. Заперто! Ну, разумеется! Наш сосед мог запамятовать про необходимость закрывать дверь в секцию, но собственное пространство он никогда не оставлял нараспашку.
И как его взломать?
Постучаться! Я робко касаюсь коричневой филёнки, выкрашенной в коричневый цвет. (Цвет кала!) Опять отвлекаюсь. Кон-цент-ра- ция, Мирра! — слышен голос Бабуленции. Похоже, Мирра- или то, что отделилось от её кожаного мешка с костями и кишками, окрику вняло и повторило:
— Тук-тук-тук!
Никто не подал голоса.
Она приникла ухом к щели между дверной коробкой и дверным полотном. Мерное похрапыванье. Он здесь!
Зачем-то Мирра направляется к соседним дверям. На них — клейкие ленты. Запечатано? Нет, это называется опечатано. Мирра, хватил разводить болтологию! — «Это мысль, а не болтология!» — не остаётся в долгу Мирра, но послушно возвращается в исходную точку.
Однако какой толк стоять столбом перед запертой дверью? От кого из двух «Я» исходит вопрос. Выяснять нет времени.
Ночь на исходе. Скоро рассвет, и под крышей соседней с «Голубятней» сараюхи подаст голос горластый петух.
«Утренняя побудка грядёт! — напоминает голос Бабуленции. — Делай что-нибудь, Мирра! Шевели мозгами, конечностями и чем там ещё!»
Призыв воспринят не сразу. Мой астральный двойник медлит ещё пару минут, после чего покидает секцию.
Куда ты? Нет, он не мастер прямых ответов. Ну судя по его действиям, решение принято. Открыть раму и лезть через окно.
Эй, что ты делаешь? Если вознамерилась свести счёты с жизнью, то просчиталась. Во сне умирают лишь сердечники, а твой мотор работает исправно. Слышала это от врачей собственными ушами. Ноль реакции в ответ. Тогда в ход идёт тяжёлая артиллерия. Мирра, твой астральный двойник не может умереть! Он бессмертен.