Поцелуй через стекло
Шрифт:
Без комментариев.
Она вылезает на карниз, потом… Нет, не видать.
Чтобы продлить это расщепление на «Я» и «Оно», следует…
Нет, нет, постой петушок! Не кукарекай.
Я крепко зажмуриваюсь. Как будто этим можно удержать сновидение. Но оказывается, можно.
Теперь я внутри комнаты. Судя по звуку с дивана, хозяин мне отлично знаком.
Я стою совсем близко к столу. Последний барьер между мной и моим потенциальным убийцей.
Что дальше? Разбудить? Как вообще отдать человеку приказ, если он дрыхнет?
Где-то
«Приди и убей меня!» — кричу я в отчаянии.
Петуху вторит следующий.
Плохи дела!
Глава 18
Про палату смертников и лягушечью серенаду
Палата № 3 примечательна двумя обстоятельствами. Во-первых, наличие пустой детской кроватки. Накануне на ней отошла в лучший мир трёхлетняя Вика с тяжёлой патологией мозга. Плюс присутствием взрослой пациентки, для которой сюда доставили дополнительную койку.
Рядом кроватка мальчика Павлика с детским церебральным параличом, от которого мать отказалась ещё в роддоме. А вот следующая пациентка семилетняя Анита раньше жила дома и ничем от своих сверстников не отличалась. В три года жарким весенним днём у неё начались судороги, которые родные списали на жару. Однако приступ повторился и холодной осенью. Сначала поставили диагноз — эпилепсия, а после генетического анализа последовал вердикт — болезнь Баттена. Его годичное лечение обходится в 60 миллионов в год. Пока эту сумму собрать не удаётся, и слепая обездвиженная девочка находится в медицинском учреждении.
Напротив входа — окно, а около него в нарушение всех правил прежней жизни- койка со взрослой безымянной пациенткой, чей едва прочерченный силуэт под тонким больничным одеялом напоминает… Ну несложно догадаться, что именно.
Вере неловко, что она не запомнила имя несчастной. Впрочем в её состоянии это уже неважно. Девушка безнадёжна. И самое гуманное в таких случаях — оставить всё на Божье милосердие. Конечно, вслух ничего такого в этих стенах не говорится. Но…
Здесь Веру отвлекает нечто чужеродное для данного учреждения.
Кваканье лягушек! Её ушные мембраны отчётливо улавливают протяжные голоса этих земноводных. Разумеется, этому есть логическое объяснение. Близость пруда. Но дотошная медичка обнаруживает и другое: распахнутое окно. И это в столь неурочное время! Внутри женщины загорается сигнал тревоги, многократно ускоряющий её движения.
Визуальный осмотр Павлика с ДЦП показывает: ребёнок погружён в нормальный сон. Насколько это реально при его диагнозе.
Следующий шаг — к Аните. Её веки плотно прикрыты. Девочка — под действием прописанных доктором лекарств. Здесь всё тоже в относительном порядке. Да смилуется Боженька над ребёнком! Если, он есть…
Третья кровать — в отдалении. И уже на подходе к ней медсестра осознаёт: привычное положение вещей нарушено. Самым кощунственным образом! Ибо голова пациентки находится внутри
Здесь в женщина включается медик. С его скоростью решений и, главное, хваткой.
Сорвать этот прозрачный пакет! И начать делать искусственное дыхание.
Прозрачный пакет летит, некоторое время планируя в между койками, подобно воздушному змею. А спустя мгновения приземляется. Потоми и вовсе распластывается на полу. И по нему топчутся ноги вызванных на подмогу специалистов.
Откуда-то — из головы? туловища? а может, космоса — идут сигналы. Чувствую их, но не понимаю.
Это какое-то тайное знание. И мне надо его сформулировать про себя, а потом озвучить. Вот оно уже готово сорваться с языка.
Я что-то лепечу. Но оно исчезает. Как какая-то летучая субстанция.
А потом вдруг появляются куры.
Но если это куры, то почему они курлыкают? Ведь курицы на самом деле кудахчут. Впрочем, какая разница?
Очень чешется ниже спины. Но руки туда не достают.
Куры покончили с курлыканьем и хором затянули:
— А-а-а-а! О-о-о-о!
Они что — распеваются? Так делала тётя Оля перед спектаклем, где ей предстояло петь.
Опс! Да это не курочки. Это люди в белых халатах. И среди них — Митя Хошабо. Говорят, он теперь женатик. А жена его работает в полиции. Чуть ли не главным следователем.
— Привет, Митя!
Да, я имею право так его называть. Он тоже жил в «Голубятне». Пусть временно, пусть только снимал угол. Но зато каждое утро подтягивался на турнике под нашими окнами. Его мускулистый, но безволосый торс блестел от пота.
— Хватит таращиться! — рявкала Бабуленция. — Жених никудышний. Калека.
Но потом, когда Митя выучился на доктора, потащила меня к нему. О том, что мне его иголки помогают, я врала. На самом деле мне просто доставляло удовольствие, когда Митя брал мою ладонь в свою и начинал лечение, то есть попросту втыкал иголки в разные точки.
Об истинном положении вещей Бабуленция догадалась. И мы перестали ходить к Мите.
Меня спровадили в «Божью коровку».
Ох, как нестерпимо зудит кожа. Но не станешь же чесаться на глазах у посторонних. Похоже, что вокруг меня собрался консилиум. Или это студенты- практиканты?
Скорее бы все убрались отсюда! Тогда уж дам волю ногтям!
А пока остаётся закрыть глаза и напрягать шею. Чтобы сдвинуть с места тяжеленную свою башку. Никакого результата. А я без сил.
Найти бы хоть какое-нибудь цветовое пятно. Отчаянно вращаю глазными яблоками. Вправо — влево. Судя по распределению света, в правой стороне — окно. «Давай, девка!» — обращаюсь я к себе на манер Бабуленции. Мышцы затылка напрягаются вместе с шейными позвонками — голова сдвигается с мёртвой точки. Самую малость. Тем не менее угол зрения теперь другой.