Поцелуй или смерть

Кин Дей

– Итак, что же там, в этой газете? – поинтересовался Менделл.

Гарпер показал ему объявление в несколько строк.

– Мы помещали в этой газете в течение двух лет объявления, л точно такие же во всех польских газетах страны. – Гарпер перевел объявление на английский: – "Если Бернард Менштовский, племянник Владимира Менштовского, родившегося в Гданьске, Польша, двадцать четвертого июня тысяча восемьсот девяносто седьмого года, напишет по этому адресу, он узнает кое-что весьма интересное для себя". Эбблинг тоже поместил объявление в газетах, и это нас обмануло. Мы подумали,

что он все еще ищет вас. Куртису пришла в голову мысль порыться в старых польских судовых журналах, и он нашел одного Бернарда Менштовского, эмигрировавшего из Гданьска в Чикаго. В результате дальнейших поисков выяснилось, что этот Менштовский работал на скотобойне и что он изменил свою фамилию на Менделл. Куртис был там и все выяснил, а вы в то время находились в полиции по подозрению в убийстве.

Джой Мерсер отошел от окна.

– Можно написать об этом?

– А почему бы и нет?

Мерсер направился к двери и, остановившись на минутку, положил руку на плечо Менделлу.

– Я вернусь к обеду, старик. Закажи маме гуляш, я принесу пару бутылок. – И он направился писать статью.

– Как в доброе старое время, – вздохнула мать.

Гарпер прокашлялся.

– А теперь об этих патентах и налогах, Менделл.

– Они в цене? – спросил Менделл.

– Они чрезвычайно интересны.

– Соединенные Штаты могут ими воспользоваться?

– Да.

– Тогда к чему усложнять разговор? Возьмите их, я отдаю их от чистого сердца. Они – ваши. Время от времени будете присылать мне пару долларов, чтобы все было официально.

– Барни, мы сделаем лучше, гораздо лучше. – Гарпер закрыл свой бумажник и снял с вешалки пальто. – В этой истории есть еще одна вещь, которая задевает меня за живое.

– Что за вещь? – поинтересовался Карлтон.

– Понятно, что, если бы Менделл умер, Галь стала бы его наследницей и они могли бы спокойно удрать с деньгами, которые у него украли. Но почему они сразу не убили его?

– Слишком рискованно, – поразмыслил Карлтон. – Эбблинг слишком хитер.

– Но зачем надо было убеждать его, что он сумасшедший, и заточать его на два года в клинику?

– Да, – согласился Карлтон, – меня это тоже заинтриговало с самого начала.

Розмари встала, направилась к стулу, на котором сидела Галь, и внимательно посмотрела на нее.

– Мне кажется, что я смогу разрешить эту проблему. Барни – самый глупый парень в Чикаго во всем, что касается женщин. Но тем не менее, он умеет считать до девяти. – Розмари попыталась распахнуть норковую шубку Галь. – Покажи свой живот, шлюха!

Галь ударила ее по руке.

– Я запрещаю вам называть меня так! – И Галь попыталась расцарапать Розмари лицо.

Розмари поймала Галь за волосы, откинула ее голову назад и, распахнув шубку, подняла ей на поясе пижаму, обнажив живот.

– И не вздумай устраивать мне гадости, – пригрозила Розмари. – С меня хватит твоих выдумок. – Она нагнулась и рассмотрела розоватую кожу. – Гм-м-м... Галь была замужем и, когда выходила за Барни, была беременна. Срок беременности оказался, вероятно, слишком велик, чтобы она могла решиться на аборт. И тогда они устроили эту мизансцену, убедив его, что он видит и слышит то, чего на самом деле нет, для того чтобы Барни сошел за сумасшедшего. Они уговорили его отправиться в клинику. Таким образом можно было не потерять курицу, несущую золотые яйца, а миссис Менделя, она же сеньора Кабраи, на это время уехала, чтобы дать жизнь ребенку Андре. Если это не рубцы, то я не медсестра!

– Рубцы? – переспросил пораженный Карлтон.

– Это такие тонкие полоски, – пояснила Розмари, – следы на коже живота, остающиеся после беременности.

Розмари выпустила волосы Галь и отступила, брезгливо отряхивая руки. Галь выпрямилась, вытирая одной рукой слезы, выступившие у нее от ярости, и закрываясь другой рукой.

– Спектакль окончен? Да, у меня родился ребенок от Андре. Я чуть не умерла в родах и после этого внимательно следила, чтобы больше этого не повторилось. У меня были осложнения, и они отняли много времени. – Она повернулась к Менделлу, и ее губы насмешливо изогнулись. – Я хочу ребенка, Барни! Я хочу, чтобы ты сделал мне ребенка! – Она поправила пояс пижамы, ее грудь поднялась и заколыхалась от учащенного дыхания. – Можешь мне поверить, грязный поляк, если бы только я могла снова забеременеть, ты бы до меня никогда не дотронулся!

Галь тряхнула волосами и королевским жестом запахнула потуже шубку. И вдруг она снова стала очаровательной, прекрасной и притягательной, с почти девичьими влажными глазами.

– Ну что ж! – Галь очаровательно улыбнулась инспектору Карлтону. – Действуйте! Арестуйте меня, чтобы мой адвокат мог попытаться освободить меня. Не знаю, какие обвинения будут мне предъявлены, хотя бы даже и обвинение в убийстве, а это худшее, что вы можете мне предъявить, я держу пари на сто против одного, что я возьму верх над вами!

Инспектор Карлтон был с ней откровенен.

– Не стану держать с вами пари из риска потерять свои доллары. Рой, проводите, пожалуйста, ее в камеру.

Лейтенант Рой встал со стула, на котором сидел.

– Я верю, что смогу до того времени сдержать свои низменные инстинкты. – Он открыл дверь, ведущую в коридор. – Идите! Вы, оба!

Андре покорно вышел в коридор. Галь остановилась на пороге и посмотрела на Менделла. Потом она подняла руки и запустила их в свои волосы знакомым жестом. Ее норковое манто распахнулось, обнажив тело, затянутое в шелк.

– До свиданья, Барни! – Ее голос прозвучал одновременно ласково и насмешливо, после чего она выпустила волосы и запахнула манто.

Она уже ушла, а Менделл все продолжал смотреть на пустой порог, стараясь не показывать чувств, которые овладели им. Розмари была очаровательна, Розмари была его соседкой, Розмари была его синей птицей. Он станет хорошо относиться к Розмари, а она будет любить его... Но никогда Розмари не станет Галь...

Галь – плохая, она – с гнилой душой, но она всегда останется частью его. Это мечта, которая никогда до конца не умирала, мечта его воспоминаний и горечи... Никогда Барни уже не станет тем, кем был, какая-то часть его умерла. Эта часть вышла сейчас за дверь вместе с Галь. Эта часть его, которая все еще была привязана к ней и всегда останется там.

В глубине его души, наконец успокоенной, голос ответил:

– До свиданья, моя малышка...