Поцелуй мертвеца
Шрифт:
— Это еще что означает, Анита? — Его хмурое лицо смягчилось, но все равно выглядело усталым, не оттого, сколько часов он отработал, а просто от окружающей обстановки, я думаю.
— Это означает, что на твоем лице я могу прочесть всю тяжесть, лежащую на твоих плечах. Мы всего лишь выполняем нашу работу, Ларри.
— И моя работа вырывать сердца и отрезать бошки мертвым вампирам, чтобы они не восстали из могилы. Моя работа — казнить вампиров, которые законом приговорены к смерти, но помогать полиции запугивать подозреваемых — это не моя работа. Это все равно, что казнить труп на электрическом стуле на глазах у осужденного заключенного. Тело все также мертво, и таким образом, ты вроде его не убиваешь, но они все же почувствуют запах паленого мяса. Это варварство, Анита. Я не буду монстром в шкафу для Зебровски.
Я вздохнула. Прежде, у нас уже возникали подобные философские разногласия, не конкретно по этому поводу, поскольку я тоже никогда не вела допрос таким образом, но…
— То есть для меня нормально быть монстром, а для тебя — нет?
— Если это заставляет тебя чувствовать себя монстром, Анита, то ты понимаешь, что это неправильно. Если ты понимаешь, что это неправильно, тогда не делай этого. — Вот так просто — он выглядел таким серьезным, таким убежденным в своей правоте. Он всегда был таким.
— А если не я и не ты это не сделаем, тогда кто?
— Неужели ты не понимаешь, Анита, никто не должен так поступать. Это ужасно и вообще не должно происходить, и уж точно этим не должны заниматься люди с жетонами. Мы хорошие парни, а хорошие парни таких вещей не делают.
— Нам нужно найти вампиров, прежде чем они убьют снова.
— Мы допросим этих подозреваемых так же, как допрашиваем всех остальных, — сказал он.
— Стандартный допрос займет много времени, Ларри, а к завтрашнему вечеру вампиры снова проголодаются. Они убийцы. Они растерзали офицеров полиции. Они знают, что их дни сочтены, а значит, им нехрен терять. Что делает их еще опаснее.
— Должен быть способ, после которого мы не будем выглядеть плохими парнями, Анита.
Я мотнула головой, чтобы прогнать зарождающийся гнев, прямо как в старые добрые времена, когда, казалось, все могло вывести меня из себя, и я не могла себя контролировать так, как сейчас.
— Если бы меня здесь не было, тебе пришлось бы разгребать все это дерьмо самому, Ларри.
— Если бы тебя здесь не было, я бы все равно не стал этого делать. — В его голосе звучала такая уверенность в себе и своей правоте.
Я досчитала до десяти, заставляя себя дышать размеренно, медленно:
— Сколько раз моя готовность быть плохим парнем сохраняла жизнь гражданским?
Он с ненавистью посмотрел на меня, демонстрируя свой характер:
— Я не знаю.
— Дважды, — начала я.
— Знаешь, не все так просто, — сказал он.
— Четыре раза, пять, десять, двадцать? Сколько раз ты сможешь признать, что моя стрельба и причинение кому-то вреда спасало жизни?
Другие солгали бы самому себе, но не Ларри, он был верен своим убеждениям, и попрежнему знал им цену. И это было его спасательным кругом:
— Было двадцать, может быть тридцать раз, когда ты переходила черту, но я признаю, что это спасало жизни.
— Сколько жизней я спасла, будучи монстром? — спросила я.
— Я никогда так тебя не называл.
— Тогда так, сколько жизней я спасла, будучи плохим парнем? — исправилась я.
— Десятки, может быть сотни, — ответил он, глядя мне прямо в глаза.
— Итак, если бы меня здесь не было, чтобы выполнить за тебя эту грязную работенку, ты бы просто позволил сотням невинных людей умереть?
Он сжал руки в кулаки, но выдержал мой взгляд и сказал:
— Я не буду никого пытать. И никого не убью, если этого не потребуется.
— Даже если твои моральные принципы могут стоить жизни сотням людей?
Он кивнул.
— Следовать этим принципам не всегда просто, Анита. Безнравственно их игнорировать при каждом удобном случае.
— Хочешь сказать, я безнравственна? — спросила я.
— Нет, я просто говорю, что у каждого из нас свой предел, вот и все. Мы оба уверены в своей правоте.
— Нет, Ларри, — сказала я. — Я не уверена, что я права. Я совершаю поступки, после которых мне снятся кошмары. После сегодняшней ночи, возможно, они тоже мне обеспечены.
— Это означает, что ты осознаешь, насколько это неправильно; это твоя совесть говорит с тобой — кричит на тебя.
— Я знаю.
— Тогда, как ты можешь так поступать? — спросил он.
— Да лучше я буду видеть кошмары, чем потом смотреть в глаза чьей-то семье, потому что их отец, брат, мать, дочь, дедушка — не важно — мертвы из-за того, что мы не поймали вовремя этих вампиров.
— А я лучше позвоню и выражу соболезнования, чем буду совершать поступки, которые считаю настолько неправильными, настолько…, — он умолк.
— Договаривай, — сказала я, а затем шепотом повторила: — Договаривай.
— … настолько злыми, — закончил он. — Я лучше выражу соболезнования, чем совершу что-то настолько жестокое.
Я кивнула, не согласилась, просто кивнула.
— Тогда хорошо, что я здесь, значит, я могу быть этим злом, потому что я лучше буду разрезать тела, запугивать заключенных, чем потом смотреть на еще одну скорбящую семью или кому-то объяснять, что эти кровопийцы снова убили, потому что мы были слишком хорошими ребятами, слишком праведными, чтобы выбить нужную нам информацию.
— Мы никогда не придем к единому мнению, — сказал он тихим, но уверенным голосом.
— Нет, — согласилась я, — не придем.
— Иди строить из себя Бугимена [15] для Зебровски, а я пока тут займусь насаживанием трупов на кол.
— Я не Бугимен, Ларри. Он — выдумка, а я настоящая.
— Просто иди, Анита, давай закончим на этом.
Я покачала головой.
— Еще нет, — сказала я.
— Анита..., — устало произнес он.
Я остановила его движением руки.
15
Бугимен— в америк. сказках— страшилище, живущее в шкафу.