Поцелуй отложенной смерти
Шрифт:
– Как сказать. – Ярослав осушил очередную стопку одним глотком. Потом посмотрел на Лизу: – Заживу, если снова не посадят.
– Так ты что, успел искалечить кого-то из тех, на вокзале?! – ахнула Лиза.
– Нет. Те как раз живы и, к моему сожалению, здоровы вполне. Дело в другом: где гарантия, что это меня не заподозрят в убийстве бабули?
– Ну вот, здрасьте! Тебя-то за что?
– Лиз, ты так говоришь потому, что жизни не нюхала. А между тем на кого бы еще повесить всех собак, как не на меня? Гарантированно «глухаря» не будет! И подхожу ведь по всем статьям! Завещание на кого написано? На меня. Бабуля мне и в тюрьму об этом
Он замолчал, принял у Лизы из рук очередную стопку и стал доедать кашу.
Лиза взглянула на него повнимательнее. На разочарованного жизнью, одинокого и снова загоняемого виражами судьбы не в самый лучший угол. Ведь вполне может оказаться, что он прав и что его действительно заподозрят. А там останется лишь гадать, чем все это может закончиться, потому что облить грязью, как известно, всегда гораздо быстрее и легче, чем потом от нее отмыться. Хорошо, если ему повезет с адвокатом. А если не очень? И если еще племянник Устиньи Павловны попытается подгадить, просто в отместку за завещание? Устинья Павловна была о племяннике далеко не лучшего мнения. А вот внука она очень любила. И Лиза, не только из чувства справедливости, но и из уважения к памяти покойной, чувствовала себя обязанной чем-то ему помочь.
Все еще раздумывая, она встала со своего места, поставила чайник. Достала колбасу и сыр, наделала бутербродов. А потом, принимая решение, снова села за стол и, глядя Ярославу в лицо, начала говорить:
– Значит, сделаем так: твое алиби я тебе обеспечу. Тебе останется только запомнить, что я скажу. А я сообщу следователю, что видела тебя на границе парка сразу после того, как мы с Устиньей Павловной оттуда ушли. Ты высматривал свою бабушку из-за трех высоких елок. Знаешь ведь, где они растут? Гулявшая в парке молодая пара видела, как убийца вылез из кустов уже после нашего ухода, так что, если бы там сидел ты, то никак не смог бы успеть к этим елкам и попасться мне на глаза. Камер наблюдения там, насколько я знаю, нет, так что мои слова никто не сможет опровергнуть. В общем, запомни это и тверди всякий раз, как тебя начнут спрашивать. А я следаку скажу, что вначале не придала этой встрече значения, потому что не узнала тебя. Но после того, как ты сегодня ко мне пришел…
– Лиза, это называется лжесвидетельство. Между прочим, за него и статья предусмотрена. Так что я не думаю, что это хорошая мысль.
– А у тебя есть какая-нибудь получше? Или предпочитаешь, чтобы на тебя, если следствие зайдет в тупик, действительно свалили все, что только возможно?
– На оба вопроса ответ будет «нет», – сказал он, потупившись.
– Тогда и не спорь. Ради справедливости иногда стоит пойти на жертвы. Впрочем, тут о жертвах-то речь и не идет, потому что, если оба мы будем настаивать на своем, то никто не сможет доказать обратное. Уяснил? Я с радостью готова тебе помочь. Ради Устиньи Павловны. Мне она была очень дорога. А она тебя очень любила.
– Я знаю, – Ярослав стиснул зубы, вздохнул.
Не желая его смущать
– Вот, пей чай. А потом подлечу тебя немножко, и отдыхать. День у нас с тобой у обоих был сегодня нелегким.
– Это точно, – согласился он, разворачивая конфету. – Но раз уж я решился сегодня злоупотребить твоей добротой, то пусти уж тогда и в ванную. Чтобы я не размазывал грязь, а смыл ее, всю.
– Да мне что, жалко, что ли? Иди, конечно, мойся, сколько душе угодно. И вещи свои сразу в машинку кидай. Я покажу, как ее включить, как раз к утру высохнут.
– За это тоже спасибо, – он поднялся, даже не став допивать свой чай.
Лиза сунула ему в руки еще одно полотенце, на этот раз банное, и установила на машинке нужный режим, чтобы та приступила к стирке, не тратя времени зря.
Вскоре из ванной послышался шум льющейся воды и работающей машинки, а Лиза пошла в гостиную разбирать для Ярослава диван.
Он вышел нескоро, Лиза успела еще и кино посмотреть – видимо, здорово соскучился по домашним водным процедурам. Сама бы она уже с радостью легла спать, и, конечно же, присутствие гостя вносило в ее быт некоторые неудобства. Но в то же время отрадно было сознавать, что делаешь человеку добро. И не просто человеку, а внуку Устиньи Павловны.
– С легким паром! – приветствовала она, увидев его в проеме комнатной двери.
– Спасибо, – он смущенно кивнул, проверяя, хорошо ли закреплено на бедрах банное полотенце. – Ты прости, что я в таком виде, но все вещи отправил в стирку, а сменного белья с собой нет. Так что уж…
– Не парься на этот счет, я на работе еще и не такое видела, – отмахнулась Лиза. – Садись лучше вот в это кресло, под лампу. Окажу тебе посильную медицинскую помощь – и спать!
Он сел, откинулся на спинку кресла.
Глубокий порез на скуле у него действительно успел загноиться за эти дни в антисанитарных условиях, так же, как и еще один, почти под глазом.
Пришлось аккуратно вскрывать эти раны и промывать. Ярослав стоически терпел все, что делала Лиза, и даже старался не морщить лицо, чтобы ей не мешать.
– Да уж, – вздохнула Лиза, справившись и заклеивая раны пластырем. – Зашивать все это надо было еще несколько дней назад. А теперь уже поздно, инфекция пошла. Так что заживать будет долго.
– Ничего. На мне, как на собаке, все зарастает на раз, – чуть грубовато ответил он.
Лиза наклонилась, смазывая теперь мазью его синяки, чтобы ускорить их рассасывание. Но замерла, ощутив, как рука Ярослава внезапно переместилась с подлокотника ей на спину, в области талии.
– Ярик! – она посмотрела ему в глаза. – Руки на место, и давай-ка без глупостей.
– А у тебя что, кто-то есть? – спросил он, обжигая ее тяжелым горящим взглядом. И удерживая так, что Лиза была вынуждена податься всем телом вперед, почти нависая над ним. – Так ты ему все равно ничего теперь не докажешь, раз ночевала в одной квартире с чужим мужиком.
– А я не в прокуратуре, чтобы кому-то что-то доказывать, – Лиза выгнулась, попыталась отцепить от себя его руку, но быстро отказалась от этой затеи, поняв, что силы у них неравны. И снова пустила в ход слова: – А тебя я впустила в свой дом лишь потому, что была уверена: внук Устиньи Павловны никогда не применит насилия к женщине.