Поцелуй с дальним прицелом
Шрифт:
– Все?! – испугался китаец. – Но вас много, а Израиль маленький. Что же вы там будете делать?! Как вы будете жить?
– Я? – ткнул себя пальцем в грудь еврей. – Ну, я-то никуда не уеду. На кого я брошу булочную? Я не хочу, чтобы мою булочную захватили гои.
– Конечно, – хмыкнул первый араб. – Если все уедут, кто же будет доказывать Шарону, что французы антисемиты?
Некоторое время Алёна ошарашенно вслушивалась в эту политическую перепалку. Шарон явно не в себе! Назвать француза антисемитом – это то же самое, что назвать Твигги толстушкой! Но наконец-то до нее дошло главное. Оказывается, Шершнев вовсе не угонщик! Он хотел сесть
А между тем ситуация изменилась. Полисье уже не наблюдал за развитием конфликта со стороны, а норовил в него вмешаться. Нет, он отнюдь не пытался развести две враждующих стороны! Похоже, ему очень не понравилось, что «угонщик» одолевает, а потому он так и прыгал вокруг дерущихся, так и норовил достать Никиту своей дубинкой! Полицейский вошел в раж, синяя каска его съехала, черная физиономия лоснилась от пота, золотая серьга металась в ухе…
Серьга?!
Алёна уставилась на обладателя этой серьги. Да ведь это же… Нет, не может быть, это ошибка, для нее все черные на одно лицо! Но серьга! Серьга!!! И синяя каска…
И в следующую секунду, не дав себе труда подумать над тем, что собирается сделать, она просто взяла да и закричала во всю мочь:
– Police! Police! Police arrive! [14]
Наверное, это был самый плохой французский, который когда-то раздавался на Фобур-Монмартре, и впечатление он произвел поистине разрушительное. Два оборванца отскочили от Шершнева и канули в глубинах каких-то переулков, словно больше не в силах были слышать криков Алёны. Но не это оказалось самым странным. Вслед за ними со всех ног припустил и чернокожий полисье! Все зрители изумленно провожали его глазами. Напоследок он обернулся, блеснул своей серьгой, сверкнул на Алёну лютым, мстительным взором – и скрылся за углом.
14
Полиция! Полиция! Едет полиция! (фр.)
– Поздравляю, – послышался рядом насмешливый мужской голос – русский голос! – Теперь не только я, но и вы причислены к лику врагов этого недоумка. Надеюсь, вы скоро возвращаетесь в Россию и у вас нет шансов столкнуться с ним в третий раз? Кстати, как поживает наш очаровательный младенец?
Алёна обернулась и уставилась на подошедшего к ней Шершнева. Волосы у него были взъерошены, уголок рта разбит. Странным образом это его не портило, а даже наоборот. Даже очень наоборот! Почему-то хотелось поцеловать его в этот разбитый уголок рта.
– Младенец в… – пробормотала Алёна и осеклась, потому что Шершнев в эту минуту задрал свой серый пуловер и вытер полой вспотевший лоб.
Ах, боже ты мой…
– Где? – спросил Шершнев, опуская пуловер и скрывая от нескромного взгляда ошалевшей писательницы свой знаменитый загорелый пресс.
– Что? – пробормотала Алёна. – Кто?
– Ну, младенец! – нетерпеливо притопнул Никита. – Ваш младенец, с которым вы были в скверике позавчера! Вы сказали – младенец в… Где? В чем? В ком?
– О господи, я запуталась, – отмахнулась Алёна. Интересно, понял ли он причину, по которой она вдруг отупела? Что с ней вообще
– Да уж, – пробормотал киллер, доставая из кармана джинсов (к сожалению, из бокового) носовой платок и промокая уголок рта.
Кто говорил, что шрамы украшают мужчину? Правильно говорил, кто бы это ни был!
– Кстати, – сказал Никита, исподлобья поглядывая на Алёну, – а ведь я вас еще не поблагодарил. Вы мне если не жизнь, то пару ребер определенно спасли. Главное, как глупо все вышло! Я не мог открыть машину, сработала сигнализация, и тут на меня накинулись эти мужики. Я слышал, что автомобилисты Парижа объединились в этакое сообщество, своего рода профсоюз, члены которого патрулируют на улицах и посматривают, не пытается ли кто угнать машину. Сами видите, что в нашем городе делается – плюнуть некуда, столько машин кругом, скоро, наверное, на тротуары будут ставить. Но что-то мне не верится, что эти бравые ребята – члены профсоюза, учитывая присутствие тут нашего знакомого полисье!
– Наверное, он вас узнал, – сказала Алёна. – Ну, и решил не вмешиваться в драку.
– Не вмешиваться? – Никита снова прижал платок ко рту. – Ничего себе! Это называется – не вмешиваться? Да я бы спроста справился с этими мизераблями, когда б не вмешивался полисье! Вернее сказать, бывший полисье.
– Бывший?
– Ну да. Я ведь не преминул нажаловаться на него своему приятелю. Помните, я вам говорил, что у меня в комиссариате есть знакомый?
– Да, ваш кузен, вы рассказывали, – кивнула Алёна – и осеклась.
Кузен! Про кузена ей рассказывал не Никита Шершнев, а детектив Бертран Баре! Еще хорошо, что она вовремя прикусила язык! Хороша бы она сейчас была со своей необъяснимой осведомленностью!
Слава богу, Никита не обратил внимания на ее обмолвку.
– Ну так вот, оказывается, это была уже не первая жалоба такого рода. Этот Нерон…
– Нерон?!
– Фамилия у него такая, представляете? А между прочим, психологи всерьез считают, будто имя и фамилия на всю жизнь определяют характер человека. Что-то я такое читал даже у ваших русских исследователей. Ну и наш знакомый Нерон вовсю уподоблялся своему приснопамятному тезке: злоупотреблял, так сказать, служебным положением, вечно в драку лез, надо или не надо, да и сослуживцев изрядно достал своей агрессивностью, однако отделывался всего лишь внушениями и выговорами благодаря своей безотказности на работе. Но моя жалоба стала последней каплей в чаше терпения моего кузена, и он отстранил Нерона от несения службы на три месяца. Тем бы и кончилось, да возмущенный Нерон начал протестовать, затеял драку с комиссаром. Представляете идиота?! – Никита хохотнул, но тут же болезненно скривился: рот его снова начал кровоточить.
«То, что я мазохистка, давно известно, – уныло подумала Алёна. – Но я, оказывается, еще и садистка… Черт, ну что за мужик такой попался, что абсолютно все в нем меня возбуждает?! Или просто слишком давно уже ни с кем, нигде и ничего?.. Или это второй в моей жизни случай встречи с человеком, против которого я бессильна? Я-то думала, что только мой черноглазый способен держать меня в перманентном состоянии пластилина, из которого можно лепить все, что угодно. Нет, еще один попался! Надо было за этим приехать в Париж, ужас какой!»